Евангелическое Лютеранское Служение, перевод (пробный вариант), 2003.
Перевод выполнен по изданию: Von den Konziliis und Kirchen (1539) // D. Martin Luthers Werke. Kritische Gesamtausgabe. Schriften. 50. Band. Weimar. Hermann Boehlaus Nachfolger, 1914 (<Веймарское издание>).
Перевод с немецкого А. Зубцова, В. Чуйкиной, М. Козловой
От переводчиков
Священное Писание цитируется по Синодальному переводу. Цитаты из других переводов или по лютеровскому тексту оговариваются особо. Книга Согласия цитируется по изданию: <Книга Согласия (на русском языке)> c Фонд <Лютеранское наследие>, 1996.
В русский перевод включены некоторые примечания из <Веймарского издания>, а также из <Американского издания> сочинений М. Лютера (Luther’s Works. American Edition. Vol. 41 c 1966 by Fortress Press). Слова в квадратных скобках и лингвистические примечания принадлежат переводчикам и редакторам.
Список принятых сокращений:
WA — D. Martin Luthers Werke. Kritische Gesamtausgabe (Weimar, 1883- ). (<Веймарское издание> сочинений Лютера).
AE — Luther’s Works. American Edition (<Американское издание> сочинений Лютера в переводе на англ. яз.)
MPL — Patrologia Series Latina (222-томное издание творений отцов церкви на латинском языке под ред. Жака Поля Миня [J. P. Migne]).
MPG — Patrologia Series Graeca (161-томное издание творений отцов церкви на греческом языке под ред. Жака Поля Миня [J. P. Migne])
CIC — Corpus Iuris Canonici (<Свод канонического права>)
АИ — Аугсбургское исповедание
Я часто смеялся вместе с другими, когда видел, как собак манят куском хлеба, положив его на нож, а как только они его схватят, бьют им рукоятью по морде, причиняя несчастным собакам не только урон, но и боль. Премилая забава! Однако в то время мне не приходило в голову , что и дьявол с нами, людьми, тоже играет свою шутку, считая нас такими же жалкими собаками, пока не познал я на своем опыте, что Святой Отец, Римский папа, как своими буллами, книгами, так и ежедневными поступками тоже проделывает с христианским народом этот собачий фокус. Однако, Боже правый, какой великий урон это наносит душам и какое происходит поругание Божественного величия! Вот и сейчас он проделывает то же самое с собором, в ожидании которого вопиет весь мир и о котором уже почти двадцать лет хлопочет добрый император со всей империей. А папа все время то обнадеживает, то отнекивается — поманит императора, как собаку, куском хлеба, а потом, улучив момент, даст ему по носу, да еще посмеется над ним, как над шутом и паяцем.
Ибо уже в третий раз он назначает собор. Правда сначала он рассылает по странам своих апостолов и приводит королей и князей к присяге, что они будут держаться учения папы. С этим же соглашаются епископы со своим духовенством, не желая ни в чем уступать и не позволяя ничего реформировать. Таким образом, решение собора определено еще до его начала, — ничего не будет реформировано, но всё будет соблюдено в соответствии с уже сложившимися до сего дня традициями. Замечательный собор, не правда ли?! Он еще не начался, а уже совершил то, что должен совершить, когда начнется. Выходит, императору стукнули по носу, да притом еще обогнали Святого Духа, намного опередив Его? Я сильно беспокоился, а также писал и говорил о том, что они не станут проводить никакого собора, если сперва не свяжут и не приберут к рукам императора, королей и князей, дабы потом свободно определять, что им будет угодно, укреплять свою тиранию и отягощать христианский народ еще более тяжким бременем, чем прежде.
Ради Бога, если вам, владыкам, императорам, королям, князьям, нравится, что эти негодяи и окаянники мордуют вас и колотят по носу, что ж, пускай. Вспомним, что прежде они поступали еще злее, когда свергали, проклинали, прогоняли, предавали, убивали королей и императоров, учиняя над ними бесовский произвол, как свидетельствует история. Они и дальше замышляют творить то же самое. Однако Христос узнaет и сохранит Своих христиан даже от врат адовых, хотя бы императоры и короли не смогли и не пожелали этому помочь. Ему легче обойтись без их содействия, чем им — без Его помощи. Иначе как же Он справлялся ещё до рождения королей и императоров? И как бы Он справился сейчас, если бы не было ни императоров, ни королей, а весь мир, взбесившись, набросился на Него? Кислое угощение Ему не в диковинку, а вот Он может наготовить кушанья гораздо кислейшего. И горе тем, кому придется вкусить его!
Но мы, бедные, слабые христиане, которых эти святоши называют еретиками, должны радоваться и пребывать в хорошем настроении, с ликованием хваля и благодаря Бога, всемилосердного Отца, за то, что Он столь сердечно заботится о нас и поражает этих убийц и легавых псов египетской слепотой и иудейским безумием, так что они сопротивляются вам, совершенно ни в чем ни уступая, и скорее допустят, чтобы сгинуло все христианство, чем позволят упразднить хотя бы малейшее идолопоклонство (в котором они погрязли с головой). Так хвалятся они и так поступают. А мы, говорю я, должны радоваться. Потому что от этого наши дела идут лучше, чем мы можем пожелать, а их дела — хуже, чем им сейчас кажется. Они знают и признают, что во многом не правы, что Писание и Бог — против них, и все равно упрямо богопротивничают, сознательно защищая неправду как правду. А бедный христианин, утешившись таким образом, должен даже без исповеди подойти к таинству и, если бы было у него сто голов, рискнуть всей сотней, коль скоро видит он — и даже физически ощущает, — что здесь правит Бог, а там — дьявол.
Итак, мы уже имеем окончательное постановление будущего собора в Виченце и строгий наказ этого, с позволения сказать, последнего собора: весь мир должен отчаяться в реформации церкви, не будет разрешено никакого разбирательства, и, судя по их высокомерным заявлениям, они скорее допустят, чтобы погибло все христианство, т. е. поставят богом и господом самого дьявола, чем примут Христа и упразднят хотя бы малую часть своего идолопоклонства. Мало того, они еще хотят силой меча заставить нас, бедных христиан, поклониться вместе с ними дьяволу и хулить Христа. Подобной наглости история еще не видела! Другие тираны имеют хотя бы ничтожное оправдание, что распинают они Господа славы несознательно, как то: турки, язычники, иудеи. А тут, под именем Христовым, люди, будучи христианами, да не просто христианами, а верховными христианами, изготовились идти на Христа и говорят: <Мы знаем, что противоречим словам и делам Христовым, и все равно мы не смиримся перед Его Словом и не уступим ему. Это Он должен уступить нам и смириться с нашим идолопоклонством. Причем мы все равно будем называться христианами>.
Поскольку же папа со своей братией напрочь отказывается созывать собор, нимало не содействуя и не помогая церквям в деле Реформации, и дерзко отстаивает свою тиранию, желая погубить церковь, мы, прискорбно брошенные папой, не можем более ждать и должны поискать содействия и помощи где-нибудь в другом месте, и прежде всего о реформации просить и молить Господа Христа. Ведь не должны же мы из-за злобствования окаянных тиранов, принуждающих нас отчаяться в соборе и реформации, отчаяться еще и во Христе или оставить церкви без совета и помощи. Мы должны сделать для них все, что сможем. А эти пусть идут к дьяволу, как им угодно.
Тем самым они красноречиво свидетельствуют против себя, что они — сущие антихристы, осуждающие сами себя и упрямо желающие оставаться под осуждением. Тем самым они исключают себя из церкви и публично бахвалятся, что они — злейшие враги церкви, желающие и дальше оставаться таковыми. Ибо кто говорит, что скорее даст церкви погибнуть, чем позволит себя поправить или уступит хотя бы в чем-то, тот ясно и открыто признаёт, что он не только не христианин и не хочет быть в церкви (ему хоть пропади она пропадом, лишь бы он сам выжил и не погиб вместе с ней), но вдобавок содействует гибели церкви. О том свидетельствуют они не только словами, но и страшными делами своими, оставляя многие сотни приходов в запустении и позволяя церквям гибнуть без пастырей, проповеди и таинства. Когда-то епископы и даже каждый христианин (как и сейчас еще происходит) принимали муки и погибали за любимую церковь с благодарением и радостью. Сам Христос погиб за Свою церковь, чтобы она пребыла и сохранилась. А нынче папа со своими приспешниками бахвалятся, что это церковь, мол, должна ради них погибнуть, чтобы они и дальше продолжали свою тиранию, идолослужение, мошенничество и всевозможное шельмовство. Как тебе эти субчики?! Они, значит, пребудут, а церковь должна сгинуть? Это как же понимать? Если церковь должна сгинуть, выходит сперва должен сгинуть Христос, на Котором она построена, как на скале, устоявшей против врат адовых? А если должен сгинуть Христос, значит сперва должен сгинуть Сам Бог, положивший эту скалу в основание? Кто бы мог предположить, что у этих господ такая власть, что от одних их угроз церковь должна так легко погибнуть вместе со Христом и Самим Богом? Они, должно быть, гораздо, гораздо могущественнее врат ада и всех бесов, перед которыми церковь устояла и непременно устоит и дальше.
Тем самым, говорю я, они весьма красноречиво свидетельствуют о себе, что не хотят они быть церковью и не хотят пребывать в церкви, но показывают себя злейшими врагами церкви, желая способствовать тому, чтобы она погибла. Тем не менее, все это время они нас как только не терзали и не травили этим словом: <Церковь! Церковь!> Орали с пеной у рта сверх всякой меры, конца и краю этому не было — дескать, их надо считать церковью. А нас они поносили как еретиков, проклинали, убивали за то, что мы не хотели слушать их как церковь. Теперь совершенно справедливо будет сказать, что нас вообще не в чем обвинить, так что они больше не будут, да и не смогут, клеймить нас как еретиков, ибо они сами уже не хотят слыть церковью, но, будучи врагами ее, желают позволить церкви погибнуть и даже помогают ее задушить. Ибо одно с другим никак не вяжется — не могут они одновременно быть церковью и позволять гибнуть скорее церкви, чем самим себе. Да что там гибнуть — они даже уступить не хотят ни в чем ни на йоту. Вот уж явно тот случай, когда будет сказано: <Ex ore tuo te iudico, serve nequam>.
Не будь близок Судный день, не удивительно, если бы от подобного богохульства обрушились небо и земля. Но раз Бог это терпит, значит день тот наверняка недалек. Однако им это все нипочем, и не помышляют они, что Бог их ослепил, сделал их безумцами, сумасшедшими, умалишенными, хотя они считают это великой мудростью и доблестью. Я был бы спокоен, как они, будь это только лишь помешательством, но великий гнев Божий, который являет себя на них, пугает меня. И пора бы уже и очень нужно всем нам возрыдать и взмолиться истово, как плакал Христос об Иерусалиме, наказывая женщинам плакать не о Нем, а о самих себе и о детях своих. Ибо не веруют они, что день испытания их настал, хотя видят они его и слышат, ощущают его запах и вкус, осязают его и чувствуют.
Как же отныне следует вести себя, раз папа не дает нам настоящего собора, не допускает никакой реформации и вместе со своими приспешниками хочет позволить церкви погибнуть? Он отделился от церкви, чтобы пребыть самому и не погибнуть вместе с церковью и как часть церкви. Его нет, он распрощался с церковью. Как же теперь, говорю я, следует подступиться к делу и взяться за него, раз нам придется быть без папы? Ведь мы и есть та самая церковь и находимся в той самой церкви, которой паписты хотят дать погибнуть, чтобы самим пребыть. Но разве и мы сами не хотим пребыть, разве намерены мы с Господом нашим, Христом, и с Отцом Его, Богом всех нас, плачевно погибать из-за упрямства папистов? Разве не обнаруживаем мы, что церкви весьма необходим собор или реформация, ибо мы видим такие грубые злоупотребления, что, будь мы даже не то что людьми или христианами, а волами и ослами, не умеющими различить их зрением или слухом, мы непременно ощутили бы их ногами и копытами, да еще споткнулись бы о них? А что если мы, погибающая церковь, вопреки владыкам, без папы и без его воли сами проведем собор и предпримем реформацию, с которой вельможные господа, хоть и покажется она им обреченной на погибель, все равно должны будут смириться?
Обратимся, однако, к нашей главной теме, поскольку потеряли мы святейшего предстоятеля папу и должны посоветоваться сами с собой, насколько позволит Господь наш.
[Часть I]
Годами многие паписты занимались [творениями] соборов и отцов, пока наконец не собрали все соборные постановления в одну книгу. Этот труд мне вполне нравится, так как я никогда прежде не видел, чтобы соборы были собраны воедино. Есть среди них, на мой взгляд, некоторые добрые, благочестивые сердца, которые искренне хотели бы, чтобы церковь была реформирована согласно этим самым соборам, их ведь тоже волнует, что нынешнее состояние церкви в папстве крайне плохо согласуется с соборами и отцами (что совершенно очевидно). Но в таком случае их доброе намерение совершенно напрасно, ибо они несомненно полагают, что папа и иже с ним непременно пойдут — не могут-де не пойти! — на такую реформацию. Однако зря они так думают, ибо папа с прочими пребывающими господами упрямо прекословят им так же, как и нам. Они скорее дадут церкви погибнуть, чем уступят хотя бы в чем-то, т. е. им и соборы с отцами хоть пропади пропадом, но они не уступят им ни в чем. Ведь если начнут выполняться [правила] соборов и [наставления] отцов, что же тогда, скажите на милость, станет с папой и с нынешними епископами? Им небось уже не придется быть вельможами, они должны будут стать погибающей церковью.
Я умолчу о прежних годах, [о делах, которые творятся], почитай, уже тысячу, а то и тысячу четыреста лет от Рождества Христова. Еще не прошло ста лет, как началась <святая> практика папы жаловать одному попу два лена, например, [две] должности каноника или [два] прихода, по поводу чего парижские богословы чрезвычайно много писали и поднимали страшный ропот. Мне еще нет шестидесяти, а на моей памяти уже есть случаи, когда один епископ имел более двух епархий. А тем временем папа пожирал всё, грабительски собирая аннаты и всё прочее, раздавая по три епископства, по десять и двадцать монастырей и приходов. Разве сможет он выплюнуть все это обратно и порвать свою писанину ради отцов или соборов? <Да это же произвол!>, — скажешь ты. Что ж, возьми свои древние соборы и отцов и реформируй все вышеупомянутое, ведь подобного не было сто и даже шестьдесят лет тому назад, когда ты еще не родился.
Но что толку от твоей реформации на основе отцов и соборов? Ты же слышал — папа и епископы не хотят этого допустить. А если они не хотят допустить, чтобы церковь вернулась в то состояние, в котором она была пятьдесят лет назад, когда мы с тобой были детьми, то как же они, друг любезный, допустят, чтобы мы вернули их и церковь на шестьсот, тысячу, тысячу четыреста лет назад? Такое предприятие просто невозможно, потому что папа держится за свою власть и не хочет исправляться. Поэтому следует признать и соборы, и отцов бессильными в таких делах, равно как и всё, что мы можем о них подумать и сказать, папа же выше соборов, выше отцов, выше королей, выше Бога, выше ангелов! Попробуй-ка скинь его и заставь подчиниться власти соборов и отцов. Если ты это сделаешь, я с радостью присоединюсь к тебе и помогу. Но покуда этого не происходит, что вам толку много говорить и писать о соборах и отцах? Никого это не трогает. Если папа не желает присоединиться к реформации и не хочет вместе с нами подчиниться соборам и отцам, равно как и его непреходящие господа кардиналы, епископы и т. д., тогда от собора не будет никакого проку и нет смысла ждать от папы вообще какой-либо реформации, потому что он все равно всё порушит и велит нам замолчать.
Не хотят ли они, чтобы вместе с ними и мы себя исправили по примеру соборов и отцов и помогли церквям (хотя папа и его сотоварищи сами не хотят этого делать и другим не дают)? На это я дам двойной ответ. Те, [кто требует этого от нас], либо язвят, ехидничают, лукавят и замышляют недоброе, либо [это люди] добросердечные и искренне желающие добра (насколько им это возможно). Первым следует сказать, что сначала они сами должны поубавить спесь и вместе с папой и кардиналами, или же без них, вынуть бревно из своего глаза, возлюбив соборы и отцов и начав подчиняться им. Если это произойдет, мы сразу же последуем такому благочестивому примеру и исправимся даже больше, чем они сами. Потому что мы, хвала и благодарение Богу, не такие негодяи, чтобы скорее позволить церкви погибнуть, чем пойти на уступки, пусть даже большие (если только это не против Бога). Мы готовы погибнуть и сгинуть бесследно, лишь бы только церковь не пострадала и не потерпела никакого ущерба, насколько это зависит от наших знаний и способностей.
Если же они сами не считаются с отцами и соборами, а нас, тем не менее, хотят к этому принудить, это уже слишком, и в ответ мы должны сказать: <Medice, cura teipsum>. Как сказал Христос: <Бремена неудобоносимые возлагают на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть их>. Так не годится, и у нас есть все причины отказаться это делать, особенно же потому, что они, столь рьяно отстаивая великую святость отцов и соборов, до которой мы не дотягиваем, сами соблюдают и демонстрируют ее нам только на словах и на бумаге. Ведь мы признаём и должны признавать, что мы — нищие, немощные христиане, причем в очень многих отношениях.
Во-первых, мы день и ночь столь сильно заняты вопросами веры — читаем, думаем, пишем о ней, преподаем ее, увещеваем и укрепляем ею себя и других, — что у нас, право, не остается ни времени, ни возможности думать еще о том, были ли вообще какие-либо соборы и отцы. И уж тем более нам не до таких <высоких материй>, как тонзуры, ризы, сутаны и их великая святость. Если они достигли таких [духовных] высот и стали прямо-таки ангелами, столь обогатились верой, что дьявол всенепременно оставит их в покое, не будет насаждать среди них никаких заблуждений, не станет устрашать боязливую совесть, то мы, слабые христиане, пока до этого не дошли и, думается, вряд ли дойдем, пока живем на [грешной] земле. Так что по справедливости они должны смилостивиться и умилосердиться над нами и не осуждать нас за то, что мы не можем достичь такой же святости, как у них. Ведь если мы, слабые, оставим свои труды, которые мы имеем в вопросах веры, и замахнемся на их великую святость в одежде и пище, может статься, что свою слабую святость мы оставим, а до их высокой, сильной святости не дотянем, да так и провалимся между двумя стульями.
А не захотят они смилостивиться и умилосердиться над нами, так пускай себе остаются ангелами и почивают на лаврах, раз они давно уже разобрались во всем, что касается веры, и в своей небесной святости не подвергаются никаким искушениям — ни от дьявола, ни от плоти, ни от мира. А мы уж будем мучиться и барахтаться в иле и нечистотах, ведь в вопросах веры мы, считай, еще только постигаем азы, как первоклашки. Куда уж нам до таких высокоумных докторов и магистров в вопросах веры! Будь у нас столько веры, сколько, по их мнению, есть у них, нам было бы гораздо легче, чем им, нести сию ношу — тонзуры, ризы, соборы, отцов. Но поскольку это не так, их ноша легка (ведь не нести ничего — это очень легкая ноша), зато про нас они кричат, что мы не хотим все это соблюдать.
У нас, бедных христиан, с заповедями-то Божьими дел невпроворот — куда уж нам выполнять какие-то еще более возвышенные дела, о которых они трубят как о делах духовных, соборных, святоотеческих! Мы с нашими людьми бьемся над тем, как бы научиться любить Бога превыше всего и ближнего своего как самого себя, быть смиренными и терпеливыми, милосердными и добрыми, целомудренными и трезвыми, не жадничать, не завидовать и исполнять прочие Божьи заповеди. Как бы нам хотелось, чтобы среди наших не было высокомерия, жадности, ростовщичества, зависти, пьянства, обжорства, прелюбодеяния и распутства! Однако так плохо получается у нас это [воспитание], что мало кого удается приучить к добрым делам [в противовес вышеупомянутым грехам]. Большинство остается, как есть, и с каждым днем становится все хуже и хуже. Вот и посуди сам: если мы столь убого выполняем дела обязательные, заповеданные Богом, разве можем мы, бросив их, браться за возвышенные, большие, необязательные дела, о которых они нам толкуют? Нам бы [сначала] справиться с теми богоугодными, малыми, заурядными (по их мнению) светскими делами, а уж потом браться, если будет на то Божья воля, за духовные, церковные дела — посты, одежды, соблюдение дней и т. д.
Зато как у них всё хорошо получается! Они же Божьи заповеди все до одной выполнили — и Бога любят превыше всего, и нет у них ни жадности, ни ростовщичества, ни прелюбодеев, ни блудников, ни бражников с пьяницами, ни гордыни, ни зависти, ничего такого. Так легко даются им все эти малые, добрые, богоугодные дела, что им прямо и делать-то нечего! Им-то можно, помимо этих светских дел, браться за дела более значительные и славные, слушаясь церкви и отцов. Они ведь слишком сильны, чтобы заниматься вместе с нами столь мелкими добрыми делами. Они же далеко нас перепрыгнули и обогнали. Должны же они все-таки, сообразно их великому милосердию и учению св. Павла, возыметь сострадание к нам, слабым, бедным христианам, и перестать осуждать и осмеивать нас за то, что мы учимся <ходить по стеночке>, как дети, и ползаем в грязи, за то, что Божьи заповеди не оказались для нас проще пареной репы, как для них, подвижников и титанов, за то, что не можем мы приняться за дела более значительные и высокие, чем любить Бога превыше всего и ближнего своего как самого себя, что св. Павел называет исполнением Закона в Послании к Римлянам, глава тринадцатая [ст. 10]. А также Христос [говорит об этом] в Евангелии от Матфея, глава пятая [ст. 19].
Если же не захотят они проявить к нам сострадание, мы попросим их дать нам отсрочку, пока не исполним мы Божьи заповеди и скромные, детские дела. А уж после того мы с удовольствием примемся вместе с ними за их высокодуховные, рыцарские, доблестные подвиги. Ведь что толку заставлять ребенка бежать в ногу с сильным мужчиной и поспевать за ним в работе? Ничего не выйдет, ребенку это не под силу. Подобно сему мы, бедные, слабые христиане, ходящие <по стеночке>, как дети, в том, что касается заповедей Бога и Его малых добрых дел, иногда едва ползаем на четвереньках и часто поскальзываемся. Христу приходится водить нас на помочах, как мать или служанка водит ребенка. Мы не сможем сравняться с ними в силе и доблести, и да сохранит нас от этого Бог. Поэтому мы подождем с церковной и соборной святостью (как они говорят), доколе не исполним все Божьи заповеди и богоугодные дела. Мы не примем такую реформацию, да и не можем ее принять. Таков мой ответ тем первым, что желают от нас подобной реформации не из добрых побуждений.
Прочим же, благонамеренным людям, надеющимся, хотя и тщетно, что хорошую, по их мнению, реформацию вполне еще можно провести, используя [творения] отцов и соборов (хотя папа этого не желает и даже хотел бы этому помешать), я хотел бы так же благонамеренно ответить, что считаю это невозможным предприятием и даже не знаю, как к этому подступиться. Я ведь тоже читал отцов, до того как столь решительно выступил против папы. Я читал их еще прилежнее, чем те, кто, ссылаясь на них, горделиво предъявляет мне высокие требования. Я знаю, что во время учебы ни один из них не пытался прочитать какую-нибудь из книг Священного Писания, используя при этом творения отцов, как делал я. Пусть возьмут одну из книг Священного Писания и поищут [к ней] глоссы у отцов, вот тогда они пройдут через то же, что и я, когда изучал Послание к Евреям с глоссами св. [Иоанна] Златоуста, Послание к Титу, к Галатам с помощью св. Иеронима, Книгу Бытия с помощью св. Амвросия и Августина, Псалтирь со всеми писателями, какие только есть, и так далее. Я прочитал больше, чем они думают, и проработал все книги, так что они слишком самонадеянны, если полагают, что я не читал отцов, и рекомендуют мне, как нечто ценное, то, что двадцать лет назад мне пришлось признать малоценным, когда я стал читать Писание.
Св. Бернар говорит, что своему разумению он научился от деревьев, от дубов и елей, которые были для него учителями, т. е. свои мысли он черпал из Св. Писания и предавался размышлениям среди деревьев. Он говорит также, что весьма уважает святых отцов, однако принимает во внимание не все из того, что они говорили. Аргументирует он это с помощью сравнения: он хотел бы пить из самого родника, нежели из малого ручейка, как и поступают все люди, — если у них есть возможность пить из источника, они забывают о ручейке, хотя при необходимости используют ручеек, чтобы по нему прийти к роднику. Так и Писание должно оставаться господином и судьей, иначе, если чересчур увлекаться ручьями, они уведут нас слишком далеко от родника и утратят и вкус свой, и силу, пока не впадут в соленое море и не растворятся в нем, что и произошло при папстве.
Впрочем довольно об этом. Укажем же причины, почему подобное предприятие невозможно. Во-первых, совершенно очевидно, что соборы не только не похожи один на другой, но даже противоречат друг другу, равно как и отцы. Если мы попытаемся согласовать их друг с другом, поднимутся гораздо бoльшие, чем сейчас, препирательства и споры, из которых мы никогда не сможем выбраться. Поскольку же они [в своих высказываниях] по таким вопросам весьма друг на друга непохожи и часто противоречат один другому, нам придется прежде всего попотеть над тем, чтобы выбрать из них самое лучшее, а другое оставить в покое. И тут начнется! Один скажет: <Если их принимать, то надо либо принимать всё, либо не принимать ничего!> Другой скажет: <Вы отбираете то, что вам нравится, и отсеиваете то, что вам не нравится!> И кто нас тогда рассудит?
Посмотри на декрет, в котором Грациан попробовал сделать то же самое, так что даже сама книга называется <Concordantia Discordantium>. Он попытался сравнить разноречивые высказывания отцов и соборов, согласовать противоречия и отобрать лучшее. Получилось шиворот- навыворот. Он часто отсеивал лучшее, а худшее оставлял, и не сумел ни сравнить, ни согласовать. Как говорят сами юристы, от всего этого разит честолюбием и алчностью, а канонист — совершеннейший осел. Что же получится у нас, если мы попробуем согласовать изречения или решения всех отцов и соборов? Напрасные хлопоты и труды, а плохое станет только хуже. Я не стану пускаться в эти споры, так как знаю, что им не будет конца, а в итоге мы получим нечто неопределенное, впустую потратив силы и время. Желторотые они еще, эти молодые бумагомараки, и слишком неискушенные, раз думают, что все должно быть, как они там читают и воображают, и что весь мир должен перед этим преклоняться, хотя сами они еще ни аза не знают ни в Писании, ни в соборах с отцами. Кричат и брызжут слюной, сами не зная, что говорят и пишут.
Оставим Грациана в покое. Св. Августин сетует [в послании] <Ad Januarium>, что уже в его время, т. е. спустя триста лет после Рождества Христова (потому что в нынешнем, 1539-ом году прошло тысяча сто два года после его смерти), церковь столь сильно отягощалась разнообразными епископскими постановлениями, что даже иудейский устав был более терпим и сносен. Он говорит ясно и без обиняков: <Innumerabilibus servilibus oneribus premunt Ecclesiam>, то есть: <Церковь угнетают несчетными бременами>. Причем иудеев все-таки обременил только Бог, а не люди. Там же он говорит, что Христос пожелал утрудить церковь обрядами немногочисленными и легкими, а именно, крещением и причащением. Ни о каких других, кроме этих двух, он не сообщает. Это каждый может прочитать, книги эти до сих пор существуют, так что никто не может меня обвинить, что я все это выдумываю.
В этом вопросе он проводит решительное разграничение и говорит в том же месте: <Hoc genus habet liberas observationes>, т. е. <Никто не обязан соблюдать все это, — можно и не соблюдать без греха>. Если св. Августин здесь не еретик, то я и подавно не еретик. Тот, кто скопом бросает в огонь постановления стольких епископов и стольких церквей, указывая только на крещение и причащение, тот считается с тем, что Христос не пожелал возложить на церковь каких-либо других бремен, если только можно назвать бременем чистое утешение и милость, как сказано: <Иго Мое благо, и бремя Мое легко> [Мф. 11:30], т. е. иго Мое — мир, и бремя Мое — радость.
Однако сей благородный, разумный муж воздает честь великим или, как их называют, вселенским, главным соборам, отличая их от прочих [соборов] и от всех епископских правил и говоря, что к ним следует относиться с большим почтением. Он пишет в том же месте, что по справедливости следует соблюдать постановления этих великих, главных соборов, поскольку от них многое зависит. Saluberrima autoritas, как он это называет, т. е. относиться к ним с большим вниманием — очень полезно. Впрочем он не видел ни одного из этих великих соборов и не бывал ни на одном из них, — возможно, он написал бы о них иначе или больше. Во всех книгах пользуются большой славой и известностью не более четырех великих, главных соборов. Римские епископы в своих декретах высокопарно сравнивают их с четырьмя Евангелиями. Первым был Никейский собор, состоявшийся в Никее в Азии, в пятнадцатый год [правления] Константина Великого, почти за 35 лет до рождения Августина. Второй состоялся в Константинополе, в третий год совместно правивших императора Грациана и Феодосия Первого. В то время Августин еще не был христианином, он был язычником лет 26-ти, поэтому ничем подобным он интересоваться не мог. До третьего собора — Эфесского, а тем более до четвертого — Халкидонского, он не дожил. Все это известно из истории и из летосчисления; это надежные [сведения].
Я должен был сказать это, чтобы правильно был понят смысл слов св. Августина о том, что к великим, главным соборам следует относиться с почтением, поскольку от них многое зависит. Он говорит только о двух соборах, состоявшихся в Никее и в Константинополе, которых он сам не видел, но о которых узнал позже из книг. В то время ни один епископ не начальствовал над другими. Епископы, римские ли или другие, никогда бы не смогли провести эти соборы, если бы их не созывали кесари, о чем ясно свидетельствуют частные или малые соборы, периодически проводившиеся епископами в разных странах самостоятельно, без императорского постановления. По скудоумию своему я даже думаю, что великие, вселенские соборы называются так оттого, что епископов созывал из всех стран монарх, т. е. великий глава [империи], вселенский [правитель].
Сама история мне свидетель, пусть даже всех папистов бесит тот факт, что, если бы не император Константин, епископ Римский Сильвестр сам по себе не смог бы созвать первый собор в Никее. Да и что мог сделать несчастный епископ Римский, ведь епископы Азии и Греции не были ему подчинены? Даже если бы он смог сделать это без могущественной руки императора Константина, он назначил бы собор не в азиатской Никее, далеко за морем, где никто не считался с его властью (о чем он был прекрасно осведомлен и познал это на собственном опыте), а в Италии — в Риме или где-нибудь поблизости, заставив кесаря приехать туда. То же самое я скажу и о других трех великих соборах, упомянутых выше. Если бы императоры Грациан, Феодосий [Первый], Феодосий Второй и Марциан не собрали этих трех великих соборов, они бы так и не состоялись невзирая на епископа Римского и всех прочих епископов. Епископы в других странах считались с епископом Римским столь же мало, сколь мало сейчас считаются с властными полномочиями друг друга епископы Майнцский, Трирский и Кёльнский. Даже гораздо меньше.
И все же, как явствует из летописей, епископам Рима и раньше не давала спокойно спать мысль о господстве надо всеми епископами: как только не кряхтели они и не пыхтели, как только не корчились, только бы заполучить предмет своих вожделений, однако из-за монархов им это не удавалось. Еще до Никейского собора они писали много писем то в Африку, то в Азию, то в другие места, дескать, без Римского престола нельзя ничего публично постановлять. Но в то время никто не обращал на него внимания, и тогдашние епископы Африки, Азии, Египта поступали так, будто и не слышат его. Обращаясь к нему учтиво, любезно и со смирением, они, тем не менее, не делали ему никаких уступок. Все это ты найдешь, если почитаешь исторические летописи и как следует их сравнишь друг с другом. Не надо обращать внимания на то, о чем разоряются во весь голос они сами и их подхалимы, а лучше держи перед глазами текст и описание событий.
Поскольку понятие <собор> всегда было в почете у христиан, в том числе благодаря вышеупомянутым трудам св. Августина, а благородные монархи, императоры отошли в мир иной, римские епископы все время желали подмять собор под себя, чтобы весь христианский люд верил тому, что они скажут, и чтобы под столь благородной личиной самим сделаться монархами (бьюсь об заклад, тут я попал в самую точку и поразил их прямо в совесть, если только она у них есть). Так оно и случилось — пыхтели они, кряхтели, но добились-таки своего, так что теперь они стали Константином, Грацианом, Феодосием, Марцианом и не только этими четырьмя монархами с их четырьмя великими, главными соборами, но даже гораздо больше. Ибо вот что теперь представляют из себя папские соборы: <Sic volo, sic iubeo, sit pro ratione voluntas>. Впрочем не во всем мире и не во всех христианских землях, а только в той части Римской империи, которой владел Карл Великий, благодаря которому они заполучили и натворили очень много всего, в том числе, одержимые всеми бесами, подло убивали некоторых императоров, топтали их ногами и часто их предавали, что и сейчас еще делают, когда могут.
Итак, довольно о том, что св. Августин пишет о соборах. Скажем теперь о том, что он думает об отцах. В письме Иерониму, которое приводит также Грациан в 9-ом разделе, он говорит о них так: <Я научился считать непогрешимым только Священное Писание. Читая всех прочих, какими бы святыми и учеными они ни были, я не считаю правдой то, чему они учат, если они не подтверждают это Писанием или доводами рассудка>. В том же месте Decretum’а приводится высказывание св. Августина из пролога к книге <De Trinitate>: <Возлюбленный! Моему писанию следуй не так, как Писанию Священному, но, если в Священном Писании отыщешь то, чему прежде не верил, твердо верь. В моих же писаниях не следует тебе считать достоверным то, что раньше ты не считал достоверным, если только достоверность сего не будет мною доказана>.
Много подобных высказываний есть у него и в других местах, например: <Мне хотелось бы, чтобы мои книги читали так, как я читаю книги других людей>. Прочие изречения я не буду сейчас трогать, паписты хорошо знают, что таковых у Августина много в разных местах, причем некоторые из них включены в Decretum. И тем не менее, они все равно поступают против совести, не замечая или утаивая такие изречения. Они ставят отцов, соборы и даже римских епископов, которые, вообще говоря, были весьма неучеными людьми, выше всего этого. Св. Августин наверняка обнаружил немало изъянов у бывших до него отцов, раз не пожелал считать себя связанным [ими] и подчинил их всех, и себя в том числе, Священному Писанию. Почему же он столь отрицательно отнесся к своим предшественникам, что сказал даже: <:какими бы святыми и учеными они ни были>? Разве он не мог сказать: <Да, всё, что они пишут, я признаю наравне со Священным Писанием, ведь они столь святы и учёны>? Но он сказал нет, как говорит он в другом письме св. Иерониму, весьма рассерженному тем, что св. Августину не понравилось кое- что в Толковании на Послание к Галатам: <Возлюбленный брат (какой он все-таки был благородный, дружелюбный человек!), я надеюсь, ты не хочешь, чтобы твои книги приравнивались к книгам апостольским и пророческим:>. Дай Бог, чтобы какому-нибудь столь же благочестивому, благородному человеку не пришлось писать мне подобные письма и просить, чтобы я не приравнивал свои книги к книгам апостолов и пророков, как писал св. Августин св. Иерониму. Я бы со стыда сгорел. Таким образом, Августин видел, что отцы церкви тоже иногда проявляли свойственное людям, не сумев преодолеть то, о чем говорится в 7-ой главе Послания к Римлянам. Поэтому он не хочет доверять ни своим предшественникам — святым, ученым отцам, ни самому себе и уж тем более потомкам, способности которых будут, пожалуй, поскромнее. Он хочет, чтобы учителем и судьей было Писание, подобно тому, как было сказано выше о св. Бернаре — учителями ему были ели и дубы и пить он хотел из источника, а не из ручейка. Он не смог бы такое сказать, если бы приравнивал книги отцов к Священному Писанию и не находил в них никаких изъянов. В этом случае он сказал бы: <Мне все равно откуда пить — из Писания или из отцов>. Однако он этого не делает: ручейки пусть текут, а пьет он из источника.
Что же нам теперь делать? Если начнем возвращать церковь к учению и практике отцов и соборов, то св. Августин собьет нас с толку и не даст осуществиться нашему намерению — он же решительно не желает, чтобы люди доверяли отцам, епископам, соборам, какими бы святыми и учеными они ни были, или ему самому, но направляет нас к Писанию. Иначе, по его словам, не на что будет положиться, все будет зря, все будет напрасно, не так ли? А если мы отвергнем св. Августина, это будет противоречить нашему замыслу, а именно — чтобы церковь у нас жила по учению отцов. Ведь если исключить св. Августина из числа святых отцов, то остальные не многого будут стоить. Отрицать, что св. Августин — один из лучших отцов церкви, нелепо и недопустимо, потому что все христиане относятся к нему с высочайшим почтением; как в школах, так и в церквях его помнят лучше всех. И все-таки вы хотите заставить нас взять на себя эти хлопоты и труды, которым конца и края не будет, — предварительно сверить соборы и отцов с Писанием и последовать их примеру? Пока это сбудется, мы все умрем и давно наступит Судный день.
Ну что ж, оставим св. Августина, Бернара и похожих на них писателей. Возьмемся за соборы и за отцов сами и посмотрим, сможем ли мы жить по их примеру. А чтоб не слишком затягивать дело, возьмем наилучшие из них, в частности, первые два главных собора, о которых высоко отозвался св. Августин, а именно — Никейский и Константинопольский, хотя он их и не видел, как было сказано выше. А для верности, чтоб уж точно не прогадать и лишний раз не тревожиться, возьмем и самый первый апостольский собор, состоявшийся в Иерусалиме, о котором пишет Лука в Книге Деяний, главах 15 и 16. Там же написано со слов апостолов, что Дух Святой, при их посредстве, постановил следующее:
<Visum est spiritui sancto & nobis:> — <Угодно Святому Духу и нам не возлагать на вас никакого бремени более, кроме сего необходимого: воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удaвленины, и блуда: Соблюдая сие, хорошо сделаете> [Деян. 15:28, 29].
Итак, мы слышим, что Святой Дух (как говорят поборники соборов) велит нам, чтобы мы не ели идоложертвенного, крови, а также мяса удушенных животных. Если мы будем устраивать церковную жизнь в соответствии с этим собором (как и следует сделать, он же главный и первый, да и проведен был самими апостолами), то нам придется учить и претворять в жизнь следующее: впредь ни один князь, барин, бюргер или крестьянин не должен будет есть приготовленные с кровью гусятину, мясо косуль, оленину, свинину. Также им придется воздержаться от заливного карпа, там ведь есть кровь или, как повара говорят, farbe. Особенно это относится к бюргерам и крестьянам — им придется перестать есть rot wurst или кровяную колбасу, ведь в ней присутствует кровь не только жидкая, но также свернувшаяся и запекшаяся, затверделая. Также мы должны будем перестать есть зайчатину и птицу, потому что их всех удушают (как принято у охотников), хоть и не запекают с кровью, а просто жарят.
Если мы станем, согласно наставлениям этого собора, воздерживаться от крови, мы позволим хозяйничать у нас в церквях и на кухнях евреям. У них есть пребольшущая книга о том, какая пища считается содержащей кровь, такую книгу и с шестом не перепрыгнуть. Они так дотошно выискивают кровь, что не сядут с язычниками и христианами есть мясо, даже если животные были не удушены, но аккуратно забиты (например, волы и телята), а мясо очищено от крови и промыто водой. Они скорее умрут [чем будут с нами есть]. То-то намучаемся мы, христиане, с этим собором, и это только при двух правилах — относительно пищи с кровью и мяса удушенных животных. Кто хочет и кто может, заставь- ка христианский народ слушаться этого собора, и я охотно пойду за вами. В противном случае пусть меня избавят от этих криков: <Соборы! Соборы! Ты не слушаешься ни соборов, ни отцов!> А то я сам тогда крикну: <Это ты не слушаешься ни соборов, ни отцов, потому что игнорируешь самый главный собор и самых главных отцов — апостолов!> Как прикажешь тебя понимать? Я, стало быть, должен слушаться соборов и отцов, а сам ты палец о палец не хочешь ударить? Я скажу, как сказал субботствующим: пусть сначала они сами исполнят Закон Моисеев, тогда и мы будем его исполнять. А раз они сами его не исполняют и не способны исполнить, то их требования, чтобы мы его исполняли, просто смешны.
Говоришь, теперь уже невозможно претворить в жизнь правила этого собора — слишком уж широко распространилась противоположная практика? Так это не имеет значения, раз мы собрались равняться на соборы, ведь написано же, что Святой Дух так постановил. Устоявшаяся и широко распространившаяся практика — это для Святого Духа не аргумент. Такая отговорка ничью совесть не успокоит. Если мы собрались слушаться соборов, то уж этого-то собора мы должны послушаться прежде всех остальных. В противном случае можно не слушаться и других соборов. Тогда мы вообще никакими соборами не связаны. Ведь на этом соборе присутствовали не простые епископы или отцы (как на других), а сами апостолы — отцы, удостоверенные Духом Святым, отцы преславные. Да и не так уж это невозможно — воздерживаться от крови и от мяса удушенных животных. Ну и что бы было, если бы нам пришлось питаться только хлебом, капустой, свеклой, яблоками и всеми прочими плодами земли и деревьев, как наши предки до потопа, когда еще не было разрешено есть мясо? Мы бы и без мяса с рыбой не умерли с голоду. Живут же сейчас люди, которые рыбу и мясо едят редко. Так что бесполезно ссылаться на невозможность, это не защитит нашу совесть от [укоров] Святого Духа, потому что мы вполне смогли бы, без ущерба для души и тела, прожить не только не употребляя в пищу кровь и удавленину, как учит Моисей, но и вообще исключить из рациона рыбу и мясо. Удивляюсь, как дьявол не внушил никому среди нынешних многочисленных раскольников такие прекрасные мысли, подкрепленные столь замечательными примерами из Писания!
Если скажем, что все это теперь не только не возможно, но и отпало само собой, выйдя из употребления (те каноны, что уже не в ходу, я обычно называю mortuos), то и это тоже не выдерживает критики. Я хорошо знаю, что папа со своей братией, ища отговорку, оправдываются тем, что церковь якобы была властна изменить [правила] этого апостольского собора. Однако здесь они лгут, ибо не могут они ничем доказать, что какая-либо церковь изменила или повелела изменить [правила]. Так что даже церкви не приличествует менять установленное Святым Духом, и она больше этого не делает.
Причем эти <вожди слепых> не видят, что такими речами они сами навлекают неприятности на свою голову. Ведь если мы допустим, что люди властны изменять установления и повеления Святого Духа, мы в тот же день растопчем папу со всеми его грамотами и буллами и скажем: <Если первый декрет апостолов не имеет силы, а мы уверены, что он был вынесен Святым Духом, как они сказали: «Visum est:», то власть и декреты папы тем более ничего не стоят, ибо мы отнюдь не уверены, что с ними, как с апостолами, пребывает Святой Дух>. Должны же мы признавать за апостолами хоть какой-то авторитет: если они не были выше пап (как считает еретик д-р Лютер), следует поставить их хотя бы рядом с ними. К тому же, папы часто бывали откровенными негодяями и неоднократно отменяли декреты друг друга. А Дух Святой не может противоречить Сам Себе, и апостолы не могли быть такими же папами и негодяями. Поэтому здесь следует говорить иначе, такими неприличными речами ничего не добьешься, а то скажут, что церковь построена на тростинке, колеблемой ветром туда-сюда, по прихоти папы или людей. Ибо церковь не должна колыхаться на тростинке, церковь должна зиждиться на камне и стоять на твердом основании, Мф. 7[:26] и 16:[18].
Итак, как мы сказали, всё это вышло из употребления само собой, без каких-либо поправок со стороны церкви, и поэтому мы больше не обязаны это исполнять. Ну что ж, друг любезный, юрист скажет: Male. Неужели следует перестать соблюдать закон или считать его неправильным, если он не соблюдается людьми или вышел из употребления? Вот радость-то — давайте тогда вообще не соблюдать никаких законов! Шлюха тогда скажет, что она права, потому что у прелюбодеев и прелюбодеек шестая заповедь вышла из употребления и больше не в ходу. Мы, дети адамовы, вместе с бесами даже собор проведем против Бога. <Слышишь, Бог, у нас, людей, и у бесов, все Твои заповеди вышли из употребления и больше не в ходу, поэтому нам больше не надо их соблюдать, надо поступать против них. Ты должен признать это правильным и не осуждать нас, ведь если закон упразднился, значит нет и греха>. Так что и грабители с поджигателями, пожалуй, тоже могут спасти себя, сказав: <Мы больше не обязаны подчиняться вам, князьям и господам, но поступаем правильно, когда нападаем на вас и грабим вас, потому что ваш закон у нас вышел из употребления:>
Посоветуй же, что нам делать? Сказать, что данные правила апостольского собора отпали сами собой (и это правда) или что церковь изменила их (хотя это ложь), — это ничего не решает. А что если вымарать словa <Святой Дух> и сказать, что это было сделано одними апостолами, без Святого Духа? Может быть, так мы решим проблему? Смешно? Ну тогда придумай что-нибудь получше. Ведь если не убрать Святого Духа из собора, тогда должно произойти одно из двух: либо и мы, и паписты должны, исследуя правила этого собора, слушаться их, либо они должны быть оставлены на свободное усмотрение и не считаться обязательными, так чтобы нас, бедных еретиков, избавили от этих криков: <Соборы! Соборы! Соборы!> Ведь если не обязательно слушаться этого собора, значит не обязательно слушаться и остальных, как уже было сказано, иначе на них самих следует прикрикнуть: <Medice cura teipsum!>, <Чья бы корова мычала!> Пусть все это соблюдут сначала те, кто об этом кричит, тогда и мы охотно последуем за ними. В противном случае получается, что слово это, которое они кричат с пеной у рта: <Соборы! Соборы!>, они кричат неискренне, желая лишь замордовать людей, коварно и злокозненно запугать их несчастную совесть и погубить простые души.
Я столько говорю об этом соборе по той причине, что он был первый и главный, дабы мы поразмыслили об этих вопросах, прежде чем строить жизнь церкви или управлять ею по примеру соборов. Ведь если [один] этот собор приводит нас в такое замешательство, что же будет, когда мы примемся за остальные? Легко сказать слово <собор> и проповедовать о том, что соборов следует слушаться. Но как следует относиться к самой идее возрождения этих [соборных правил]? Как? Каким образом, друг любезный? Папа со своей братией весьма умен: он ловко выходит из затруднительного положения, заявляя, что он выше всех соборов: ему, мол, можно соблюдать, что ему самому захочется, и другим он может разрешить соблюдать то, что он сам пожелает. Ну что ж, раз так можно выйти из положения, давайте тогда перестанем повторять слово <собор> и разглагольствовать о том, что надо слушаться соборов. Станем вместо этого кричать: <Папа! Папа! Надо слушаться учения папы!> Таким образом мы тоже ловко выйдем из положения и станем великолепными христианами, подстать им. Что нам собор, если мы не можем или не хотим слушаться его и от собора у нас остается одно название, одни буквы?
Или, как мне кажется (раз уж мы завели об этом разговор и должны немного пошутить на масленицу), если речь идет только о буквах слова <собор>, а не о деяниях или результатах, было бы намного лучше делать папами, кардиналами, епископами и проповедниками писцов, ибо они сумеют написать эти буквы красиво, крупно, мелко, черным, красным, зеленым, желтым, каким угодно шрифтом. Тогда церковью можно было бы славно управлять в соответствии с соборами, и не было бы нужды соблюдать установления этих соборов. Вместо этого церковь удовлетворилась бы буквами: <собор>, <собор>. Если нам не нравятся писцы, можно взять художников, резчиков и печатников, пусть нарисуют, вырежут и напечатают нам красивые <соборы>, которыми церковь и будет чудно управляема. Давайте сделаем художников, резчиков и печатников папами, кардиналами и епископами! Зачем спрашивать, как соблюдать постановления соборов? Хватит букв и картинок.
Но что если бы все люди были слепы и не видели нарисованных, вырезанных и напечатанных <соборов>? Я бы посоветовал взять хористов Хальберштадта и Магдебурга, которые поют <Quicunque>, и пусть они кричат: <Собор! Собор!>, да так, чтобы церковные своды гудели. Их будет слышно даже на другом берегу Эльбы, так что даже если мы все сразу ослепнем, управление церковью не ослабнет. Эти хористы мгновенно сделаются папами, кардиналами и епископами и станут управлять церковью с легкостью, чего в случае всеобщей слепоты не сумеют святейшие отцы Рима. К этому собору я еще вернусь, на сегодня с меня довольно. Нельзя забывать и о Никейском соборе, лучшем и первом вселенском соборе после апостольского.
Данный собор кроме всего прочего постановил, что отпавших христиан следует принимать к покаянию в течение семи лет. Если же они в это время окажутся на смертном одре, им следует отпустить грехи и не отказывать в таинстве. Сегодняшние глашатаи соборов не соблюдают этого, а преступают и посылают умирающих христиан в чистилище, принуждая к сверхдолжному покаянию. Если бы папе пришлось исполнять это постановление, то, черт возьми, в какого нищего попрошайку он превратился бы со всеми монастырями, иссякни эта золотая жила, этот рудник, этот источник дохода — чистилище, мессы, паломничества, пожертвования, братства, индульгенции, буллы и тому подобное! Да сохранит дьявол папу, кардиналов, епископов, монахов и монахинь от того, чтобы церковь подчинялась постановлениям этого собора! Иначе в кого они превратятся? Но поскольку данное постановление относится только ко мне, человеку, до сих пор выступавшему против папы и хорошо представляющему, как ему хотелось бы повернуть слова собора против меня, я прервусь и займусь вещами, касающимися нас обоих, к чести и хвале глашатаев собора.
Этот собор постановил, что прекративший войну из-за религии, но снова развязавший ее должен провести пять лет среди оглашенных, а еще через два года может быть допущен к таинству. Под словом <религия> я понимаю общую христианскую веру, но об этом позже. Не хочу сейчас дискутировать, чтобы не потерять мысль и не отвлекаться на случайные вопросы о том, запретил ли собор войны и имел ли он право их запрещать или предавать проклятию (если только воины не отрекаются от веры, о чем говорится в предыдущем разделе).
Мы хотим выяснить, соблюдался ли ранее артикул о том, что воины не могут спастись или быть христианами, и может ли он соблюдаться впредь как закон. Папе и его последователям придется признать, что данный артикул вышел из употребления и его невозможно восстановить, как и декрет апостолов о кровяной колбасе, черном студне и тому подобном. Собор говорит не об убийцах, разбойниках и врагах, а о militia, т. е. [речь идет] о справедливых войнах, когда князь, король или император под своим знаменем отправляется на поле боя. Ведь Сам Бог заповедал, что их [правителей] следует слушаться и [им] повиноваться, Рим. 13, будь они даже язычниками, покуда они не принуждают воевать против Бога. Так поступали Св. Маврикий и многие другие.
Что ж, давайте управлять церковью по установлениям собора. Сначала снимем с императора меч и прикажем всему миру сохранять мир, не позволим никому начинать войну или попускать ее, ибо война запрещена под страхом семилетней епитимьи согласно Никейского собора. Чего нам еще? Ведь в церкви сейчас царит полный порядок, солдаты не нужны, дьявол мертв, годы, прошедшие после того собора, сплошь одни юбилейные — прямо райская жизнь, тишь да гладь, если, конечно, установление собора верно и выполнимо.
Однако потребуются особо искусные художники, чтобы нарисовать такую церковь, какую нам хотелось бы видеть, а если мы будем слепы — более громкие крикуны, чем хористы Хальберштадта, чтобы мы о такой церкви могли услышать. Профессиональные писцы, пожалуй, могут написать: <Собор>, у них это получится более красочно и красиво, чем у нас, бедных христиан. Но поскольку на деле соборное постановление уже не выполняется, мы не сможем спастись буквами, картинками и криками. Об этих вопросах следует говорить иначе, а папистам мы позволим писать буквы, рисовать картинки и кричать. Раз мы хотим быть христианами, то нам, наверное, подобает жить согласно соборам, а не просто сотрясать воздух словом <собор>.
Говоришь, что собор имел в виду тех христиан, которые идут на войну сами, ради денег, — дескать, именно такие достойны столь сурового осуждения? Нелепо, мол, чтобы собор сурово осуждал справедливую войну и повиновение светской власти. Ради Бога, пусть я буду безмозглый дурак и осел, хотя я к соборам тоже отношусь с очень большим уважением. Толкуй, как можешь, я ничего не имею против. Только скажи мне, был ли ты на Никейском соборе, когда там выносили это постановление, чтобы столь уверенно давать такое толкование? Если нет, то где ты его вычитал? Про войну в постановлении четко сказано: militia. Это сказано не о несправедливых войнах, которые не было необходимости осуждать на соборах, потому что они строго осуждаются даже язычниками, внимающими доводам разума, хотя они не христиане и нет у них никаких соборов, не так ли?
Если какой-нибудь король или князь должен воевать и защищать себя путем справедливой войны, ему приходится брать [себе в помощники] тех, кого он сможет найти. Если же наемные ратники подлежат осуждению, что же тогда будет с нынешними императорами, королями, князьями, ведь сейчас никаких других воинов, кроме наемных, нет? Скажи мне, неужто господа должны воевать в одиночестве, или, может, им следует наплести соломенных чучел и идти с ними на неприятеля? Спроси у собора, возможно ли такое. Да, дорогой, легко сказать: <Собор так повелел>, если воспринимать букву постановления тупо и прямолинейно, не размышляя о том, чтo в нем подразумевается и каким образом следует соблюдать его и претворять в жизнь. Почему же впоследствии сами папы с епископами его не соблюдали, учиняя по всему миру столько войн и кровопролития и до сих пор не прекращая этим заниматься? Они постоянно кричат: <Соборы! Соборы! Отцы! Отцы!>, однако считают, что им самим можно поступать против них и решать, какие из них следует соблюдать нам.
Э, Лютер, эдак ты и Никейский собор поставишь под подозрение, словно там проповедовали крамолу! Ведь если мы сейчас начнем учить, что кесарь и воины (имеющие справедливый повод [прибегнуть к военным действиям]) подлежат осуждению, то нас самих справедливо сочтут крамольниками, согласно нашим же собственным книгам. Сейчас я говорю как сторонник соборов, так надо, позже я еще буду об этом говорить и объяснюсь. Итак, — возвращаясь к сказанному, — собор говорит не о чем ином, как о справедливых воинах, которые в то время велись по всей Римской империи при том же императоре Константине, как и прежде у язычников. Пеших воинов или пехоту тогда называли milites — это были оседлые граждане, пожизненно получавшие ежегодное жалованье, причем если отец погибал или становился слишком стар, на место отца в качестве воина заступал его сын, и сделать это он был обязан, подобно тому как и сейчас еще практикуется у турок. Мне говорили, что король Франции делает примерно то же в Швейцарии и платит жалованье даже детям. Если это правда, значит не выдумано.
Пожизненными и потомственными воинами, имевшими жалованье, были также всадники, называвшиеся equites. Эти всадники — примерно то же, что наши дворяне, которые должны держать наготове коня и доспехи, за что они и получают свои ленные владения. Таким образом, Римская империя всегда имела постоянное число как пехотинцев, так и кавалеристов, которым назначалось пожизненное жалованье и т. д. Я это говорю к тому, чтобы собор был понят правильно: там имеется в виду не что иное, как справедливая война, ибо речь идет непременно о римском войске, служа в котором многие христиане обязаны были проявлять покорность, согласно учению св. Павла, например, св. Маврикий со своими товарищами, а также Йовиан, Грациан, Валентиниан, Феодосий, до того как они стали императорами. Если до крещения можно было служить кесарям-язычникам в ратном деле, почему должно считаться зазорным служить кесарям-христианам?
Получается, что religio в этом месте означает не христианскую веру, а монашество? Тогда я попался, тогда я сам должен буду, согласно собору, снова забраться в [монашеский] капюшон, даже если бы мне хотелось заниматься чем-то другим. Тогда я даже св. Петра не найду на небесах — ведь он, прежде бывши рыболовом, после апостольского служения снова вернулся к рыболовецкому промыслу, который он оставил ради Христа. [Мф. 4:18 сл.]
Даже если бы под словом religio имелось в виду монашество, в то время все равно не было орденов и такого рода обителей или монахов, хотя они появились вскоре после этого. В ту пору был св. Антоний со своими последователями, которого называют отцом и родоначальником монашества. Однако в те времена монахом называли того, кого теперь мы называем затворником или отшельником, согласно греческому слову monachus, имеющему именно этот смысл, solitarius, т. е. одиночка, живущий в уединении от людей в лесу, пустыне или как-то иначе в одиночестве. Я сейчас таких монахов не знаю, их не существует уже больше тысячи лет, разве только назвать монахами тех горемык, что заключены в тюрьмы и темницы, они-то, к прискорбию своему, настоящие монахи, потому что сидят в одиночестве, в отдалении от людей. Папские монахи, по сравнению со всеми людьми, проводят больше времени среди людей и меньше времени в одиночестве. Представители какого сословия или какой профессии в мире проводят больше времени около людей и в людской среде и меньше в стороне от них, чем такие монахи? Разве только скажет кто, что обители, находящиеся в городах и в провинции, построены не поблизости от людей и не в их среде.
Оставим грамматику и поговорим о нашем вопросе. Так что же, под словом religio здесь имеется в виду существовавшее в те времена монашество? Тогда почему этот собор осуждает армию, т. е. повиновение светской власти, лишая возможности спасения монахов, случись им послужить на этом поприще? Если [собор] прославляет монашество, это еще куда ни шло, но если осуждается регулярная армия, так словно св. Антоний не мог бы с чистой совестью послужить кесарю на войне, это уже слишком. Откуда бы тогда кесарь набирал людей, если бы все захотели пойти в монахи и сказали бы, что им-де нельзя служить на войне? Скажи, друг любезный, как далеко от такого учения до крамолы, особенно если бы мы стали такое проповедовать? Причем мы знаем, что Бог не заповедал монашества, которое придумали люди, а вот повиновение Он как раз заповедал. Если монахи хотят бежать от людей, прекрасно, пусть себе бегут, так чтобы и след их простыл. Их бегство [от мира] не говорит о том, что другие сословия и занятия — сплошь одна дрянь смердящая, подлежащая осуждению, а придуманное людьми монашество — благовонный бальзам! Выходит, когда человек бежит [от мира] и становится монахом, он как бы говорит: <Тьфу на тебя! Что за дрянь эти люди! Прокляты их звания и профессии! Я спасусь, а они пусть себе идут к дьяволу!> Если бы Христос тоже убежал и стал таким вот святым монахом, кто бы тогда умер за нас и искупил нас, несчастных грешников? Может, нелюдимые монахи со своей аскезой?
Правда, св. Иоанн Креститель тоже был в пустыне, однако он не удалялся от людей насовсем, — позже, возмужав, он снова пришел к людям и стал проповедовать. Христос (подобно Моисею на горе Синай) сорок дней пробыл без людей в пустыне, среди зверей, не ев и не пив. Но и Он вернулся к людям. Если нам так хочется, что ж, пускай они считаются отшельниками и монахами, однако тот факт, что они — отшельники и монахи, а не солдаты, не делает профессию оплачиваемого солдата предосудительной. Ведь Иоанн сказал [воинам]: <Никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем> [Лк. 3:14]. Христос ходил к капернаумскому сотнику, чтобы исцелить его слугу, который несомненно тоже служил за жалованье, однако Христос не призывал его оставить свое занятие, но высоко отозвался о его вере, сказав, что не нашел подобной во всем Израиле [Мф. 8:10]. И св. Петр тоже позволил Корнилию Кесарийскому после крещения оставаться сотником вместе с его ратниками, находившимися на содержании у римлян. Разве может св. Антоний со своими монахами принизить сие Божеское установление своей новой, собственной святостью, тем более, что он был простой мирянин, не учившийся ни проповедничеству, ни церковному служению? Да, я верю, что он был велик пред Богом, а его ученики и того больше. Однако его образ жизни смущает душу и опасен. Да, он тем самым сохранил себя, как посреди грехов и прочих смущений сохраняются избранные. Но похвалы достоин не его жизненный путь, но пример и учение Христа и Иоанна.
В зависимости от того, что подразумевается под словом religio — христианская вера или монашество, из соборного постановления вытекает, что армия, повиновавшаяся тогдашней светской власти, тем самым либо не повиновалась Богу, либо плохо повиновалась человеческому институту монашества. Однако из жития св. Мартина следует, что слово religio означало христианскую веру, потому что, когда он захотел стать христианином, он оставил свою военную службу, доставшуюся ему в наследство от отца, который, состарившись, записал на свое место сына, как того требовал римский устав и обычай. Как сказано в его житии, его шаг был истолкован отрицательно, будто бы он сбежал и стал христианином, потому что боялся неприятеля. Похоже, уже тогда среди народа (не без проповедей некоторых епископов) распространилось заблуждение, что военную службу следует считать занятием опасным [для души] и тому, кто хочет послужить Богу, следует ее избегать. Ибо св. Мартин жил вскоре после Никейского собора, т. к. он был военным при Юлиане.
Итак, если мы хотим соблюсти [постановления] этого собора или восстановить их, тогда мы должны бежать вслед за св. Антонием в пустыню, превратить кесаря и королей в монахов, сказав, что [иначе] они не могут быть христианами и обрести блаженство, или же объявить во всеуслышанье, что их образ жизни душеопасен, что живут они в гнусном ослушании и не служат Богу. Если же мы не хотим подчиняться этому собору, значит ни один из соборов не является абсолютно обязательным к соблюдению, ибо один не хуже и не лучше другого, т. к. один и тот же Святой Дух одинаково руководит ими. Мы же хотим, чтобы собор был у нас не картинкой и не пустым звуком, но чтобы было дело и результат. Мне, однако, сдается, что тут какой-то подлог, что не выносили любезные святые отцы такого постановления, потому что они наверняка не стали бы трогать императора Константина, избавившего их от тиранов не антониевым монашеством, а войной и мечом. Похоже, что это было вписано или позднее прилажено туда другими, непорядочными епископами.
Также этот собор постановил, чтобы епископу Римскому, по старому обычаю, были вверены пригородные церкви, подобно тому как епископу Александрийскому — церкви в Египте. Я не стану объяснять смысл слова <пригородные>, да и не могу это сделать, потому что это слово не мое, хотя, по-видимому, имеются в виду церкви, которые в тот момент находились в Италии в окрестности римских церквей, подобно тому, как церкви в Египте находились в окрестности церквей александрийских. Кто хочет, пусть попробует истолковать, однако я понимаю так, что собор не дает Римскому епископу власть над окрестными церквями, но вверяет их ему, чтобы он о них заботился. Причем собор делает это не потому, что так должно быть по iure divino, а просто следует старому обычаю. Обычай, однако, не означает Scriptura sancta [Священное Писание] или Слово Божье. Более того, церкви в Египте (также по старому обычаю) были отняты у Римского епископа и отданы епископу Александрии. Подобное можно предположить и о сирийский церквях, что они подчиняются епископу Антиохии или Иерусалима, а не Римскому епископу, так как они более отдалены от Рима, чем Александрия или Египет.
Если же этот собор вступит в силу и начнёт действовать в наших церквях, то нам придётся предварительно заклеймить Римского епископа как тирана, а все его предписания и декреталии сжечь огнём. Ибо нет такого постановления, такой декреталии, в котором он ни хвалился бы шумно и угрожающе, будто он всех церквей на земле верховный глава и господин, которому всё, сущее на земле, если хочет обрести блаженство, обязано подчиняться. Это равносильно тому, как если бы я сказал, что Никейский собор незаконен, и предал его проклятию за то, что он отнимает у меня подобную власть над всем сущим, а епископа Александрийского делает мне ровней. Однако же турок и султан уже давно данное постановление соборов истолковали и, разрушив Александрию, упразднили. Теперь ни папе, ни нам уже нет нужды о сем беспокоиться. Это доказывает, что не все постановления соборов даны на века, как символ веры.
Также этот собор постановляет, что не следует давать духовный сан или какое-либо служение в церкви оскопившему себя вследствие непереносимого зова плоти. С другой стороны, собор постановляет, что епископам не должно иметь рядом с собой никакой женщины, живущей с ними, кроме матери, сестры, тётки (т. е. сестры отца или матери), либо подобной близкой родственницы. В этом вопросе я совершенно не вижу, чтобы Святой Дух присутствовал в сем соборе. Если сана священника не достойны оскопившие себя для борьбы с влечением плоти и, с другой стороны, недостойны его и те, которые, борясь с подобным влечением, женятся или продолжают жить в браке, по совету св. Павла в 1 Кор. 7 [:2], то что же из сего выйдет?
Выходит, епископу или проповеднику следует оставаться со своим непреодолимым влечением плоти и не искать себе спасения ни в браке, ни посредством оскопления? Тогда зачем понадобилось указывать [епископу,] имеющему жену, что ему не следует держать рядом никакой другой женщины? Ведь это не приличествует даже мирянам и [вообще всем] женатым мужчинам. Матерей, сестер и теток даже не понадобилось бы упоминать: если у епископа есть в доме хозяйка, не нужен никакой [специальный] запрет [на проживание в его доме посторонних женщин, не родственниц]. Или Святому Духу больше нечего делать на соборах, как только запутывать и обременять Своих слуг невозможными, смущающими душу и лишними законами?
Летописи повествуют о св. Пафнутии, превосходнейшем человеке, который на сем соборе выступил против епископов, когда те собирались запретить брак, и даже тем, которые вступили в брак ещё до посвящения в сан, хотели запретить исполнение супружеских обязанностей по отношению к своим собственным женам. Он же советовал этого не делать и говорил, что в этом тоже проявляется целомудрие, а также что мужу и жене супружеские обязанности необходимы. Пишут, что он добился своего. Однако сии два декрета гласят, что епископы продолжили начатое и жен строго запретили. И всё это из-за того, что на святом соборе наряду с благочестивым большинством присутствовало множество неумелых лжеепископов, таких, как ариане со своими раздорами (о чём ясно говорят историки), которые, вероятно, также внесли свою лепту. Об этом позже. Давайте на время оставим соборы и между делом рассмотрим отцов церкви несмотря на то, что св. Августин приводит нас в замешательство, полагая, что никому из них не следует верить (о чём уже говорилось выше), все же должны подчиняться Святому Писанию. Посему мы и сами хотим их рассмотреть.
Святой Киприан, один из старейших отцов церкви, живший задолго до Никейского собора во времена мучеников и сам ставший великомучеником, учил и строго на том настаивал, что крещенных еретиками необходимо перекрещивать. При сем мнении он оставался вплоть до своей мученической смерти несмотря на то, что прочие епископы его сильно за это упрекали, а Святой Корнелий, епископ Римский, убиенный одновременно с ним, отказался его поддержать. После этого св. Августин затратил немало усилий, чтобы найти оправдание Киприану и, наконец, прибег к следующему объяснению: эта ошибка смыта его собственной кровью, которую он пролил ради любви Христа. Так говорит св. Августин, хотя и предает проклятию учение св. Киприана о перекрещивании, которое проклинали затем вновь и вновь (хотя и справедливо). Но мы всё же предпочитаем оставаться довольными Киприаном, ибо в нем Христос дает нам, бедным грешникам, чудесное утешение: великие святые тоже были людьми, подобными св. Киприану, прекрасному человеку и верному мученику, совершавшему и более грубые ошибки, о которых сейчас некогда говорить.
Но что же с отцами, от которых св. Киприан унаследовал это учение? Прочти в седьмой книге <Eccles. Histor.>, на страницах первой и второй, чтo пишет об этом любезный епископ Дионисий Александрийский епископу Римскому Сиксту и что он там говорит. Еще до того, как подобную практику переняли епископы в Африке, это делалось великими и замечательными епископами и было постановлено на Иконийском соборе. Посему перед тем, как предавать проклятию важное дело, подобное этому, следует его для начала рассмотреть. Более того, на Никейском соборе был четко оговорен следующий пункт: еретиков павлиан и фотиниан следует перекрещивать. Даже при том, что это постановление приводит св. Августина в полнейшее замешательство, см. книгу <О ересях>, ибо он очень долго и упорно боролся с перекрещенцами-донатистами, ради постановления Никейского собора он выходит из затруднительного положения следующим образом: следует полагать, говорит он, что фотиниане, в отличие от других ересей, не соблюдали [надлежащую] форму крещения. Если бы в это можно было поверить при отсутствии доказательств! Ведь фотиниане не создавали и не имели никакого другого Евангелия, кроме того, что имеет вся церковь, посему кажется более правдоподобным, что они пользовались общепринятыми формами, ибо еретики все время любят хвалиться, что придерживаются Писания. Таким образом перекрещенцы хотят оправдаться перед Августином Блаженным и перед всеми нами, потому что Никейский собор и все бывшие до него соборы и отцы церкви согласны со св. Киприаном. Кроме того, существует книга <Canones Apostolorum>, <Апостольские правила>, которая разошлась множеством изданий, для того чтобы управление церковью вновь стало осуществляться должным образом. Среди прочих в ней есть и следующее правило: <Причастие и крещение, проводимые еретиками, считать недействительными, а самих еретиков перекрещивать>. Если апостолы действительно вынесли это постановление, нетрудно догадаться, что потом оно перешло от ранних отцов и соборов (как выше упоминается Дионисием) к св. Киприану, а от него дошло и до Никейского собора, ибо св. Киприан жил до Никейского собора. Ежели апостолы действительно оставили сию заповедь, то прав был св. Киприан, а св. Августин со всем христианством терпит поражение, равно как и всякий, желающий за него заступиться. Ибо кто захочет учить наперекор апостолам? Ежели эта заповедь не от апостолов, то следует всех подобных писак и мастеров вместе взятых утопить или повесить за распространение, печать и рекламу подобных книг под именем апостолов. Также не стоит верить им ни в каких других книгах или делах, ибо, постоянно апеллируя к подобным книгам, в которые они сами не верят, они, тем не менее, навязывают их нам, твердя слова <соборы>, <отцы>. Если бы дело было только в словах, горланить их сумел бы любой хорист из Хальберштадта, да еще получше, чем они. Они ведь только носятся с ними как с писаной торбой, да нас дурачат.
Итак, если сии правила апостолов были на стороне св. Киприана, а также Никейского и прочих соборов, как же нам тогда примирить отцов церкви? Апостолы и св. Киприан считают необходимым повторное крещение, а св. Августин и вся последующая церковь с этим не согласны. Кто же будет проповедовать христианам, пока сей раздор не уладится и не изгладится? Да, интересно забавляться с соборами и отцами церкви, играя словами, или постоянно перенося собор (что происходит уже в течение 20 лет), не задумываясь о том, чтo тем временем станется с душами, которые необходимо пасти на основе какого-то определенного учения, о чём говорил и Христос <Pasce oves meas> [<Паси овец Моих>, Ин. 21:16]. Св. Киприана я извиняю во-первых потому, что он не был перекрещенцем, каковы сегодня наши. Ибо он придерживался того мнения, что у еретиков таинств не существует, потому их следует крестить наравне с прочими язычниками. Он искренне заблуждался, полагая, что не перекрещивал, но крестил некрещеного язычника, ибо он не знал и не проводил никакого повторного крещения, но лишь единственное крещение. Наши же перекрещенцы признают, что наше крещение и крещение папы истинно, но из-за того, что оно проводится или принимается недостойными, оно якобы перестает таковым быть. Св. Киприану подобное вряд ли понравилось бы, и уж тем более он не стал бы это применять.
Всё сие хотел я сказать о святом мученике Киприане, которого я крайне уважаю, и его личность, и веру его в равной мере, ибо учение подчинено сказанному апостолом Павлом <Omnia Probate и т. д.> [<Все испытывайте> 1-е Фесс. 5:21]. Нам же сейчас важны не мои слова, но то, как привести отцов церкви к согласию, чтобы стало ясно, как же следует проповедовать бедным христианам. Ибо в вопросе крещения апостолы и св. Киприан расходятся с мнением св. Августина и церкви. Если идти за св. Августином, то придется осудить апостолов с их правилами, а также Никейский собор с древними соборами и отцами, в том числе св. Киприана. И, наоборот, если правы св. Киприан и все апостолы, то не правы св. Августин и церковь. Кто же тогда будет проповедовать и крестить, пока мы не придём к согласию? Если паписты, возражая нам, апеллируют к апостольским правилам, соборным постановлениям и святоотеческим наставлениям, причем некоторые из них включены в духовное право Грациана, и если прорвется эта плотина и какие-то из этих правил и соборов будут найдены еретическими — как, например, правило о повторном крещении, — кто тогда сможет сдержать прорвавшийся поток, чтобы он не потопил всех и вся, проорав нам: <Вся ваша писанина, говорильня, бумагомарание и разглагольствования — всё это вранье! Ни одному вашему слову нельзя верить, хоть вы и цитируете соборы, отцов, апостолов>?
А пока мы делаем свои выборки из отцов и соборов (кому что нравится, этим — одно, нам — другое) и не можем прийти к единому мнению, потому что отцы сами не во всем едины, как и соборы, кто же тогда, любезный друг, будет проповедовать простым душам, которые не знают про всю эту казуистику и споры? И это называется <пасти овец Христовых>, если мы сами не знаем, что им даем — то ли траву, то ли отраву; то ли сено, то ли навоз?! Так и приходится оставаться в подвешенном состоянии, пока дело наконец не разрешится и собор что-нибудь не постановит. Плохо же позаботился бы о Своей церкви Христос, если бы все надо было делать таким образом. Нет, надо поступать как-то иначе, нежели ссылаться на соборы и на отцов. Иначе после апостольского периода не было бы никакой церкви, а это невозможно, ибо написано: <Верую в единую, святую, христианскую церковь:> и <Я с вами до скончания века> [Мф. 28:20]. Эти слова никак не могут оказаться неправдой, и, даже если во всех соборах и отцах обнаружится заблуждение, Этого Человека следует называть <Я есмь истина>, а об отцах и соборах, когда они противоречат друг другу, сказать: <Всякий человек лжив> [Рим. 3:3].
Сие говорю я не ради наших, которым, повременив, покажу, что такое соборы, отцы и церковь, если им это не известно (от сего их хранил Господь), но ради крикунов, которые не иначе думают, что мы не читали ни отцов, ни соборы. И в самом деле я прочитал не все соборы и не намереваюсь терять столько времени и читать их все, как уже пытался делать. Я очень тщательно прочитал четыре главных собора, причем знаю, что сделал это намного тщательнее их. Я даже возьму на себя смелость сказать, что, на мой взгляд, остальные соборы менее значимы, чем четыре главных, хотя и считаю некоторые из них полезными (поймите меня правильно — только некоторые из них). Отцы же, надеюсь, мне гораздо более знакомы, чем тем крикунам, которые выдергивают [из контекста], что им угодно, а раздражающее их вовсе опускают. Посему необходимо найти иной подход к делу. О чём же спор? Если мы хотим согласовать высказывания отцов, давайте обратимся к Magister Sententiarum, изрядно потрудившемуся в этом деле и намного опередившего нас. Ибо противоречия отцов вызывали в нем протест, как и в нас, и он захотел те противоречия устранить. Считаю, что он сделал это лучше, чем могли бы мы с вами. Ни в одном из соборов, хотя бы и вместе взятых, ни в трудах отцов церкви не найдёшь столько, сколько в книге Sententiarum. Ибо соборы и отцы рассматривают лишь некоторые аспекты христианского учения, но ни один из них не описывает их все или, по крайней мере, бoльшую их часть, как этот человек [Пётр Ломбардский]. И всё же об истинных понятиях, таких как fides & iustificatio он говорит слишком неопределённо и слишком слабо несмотря на то, что благодати Божьей он воздает достаточно высокие почести. Итак, как уже упоминалось выше, пусть Грациан и корпел для нас над сравнением соборов, потратив немало сил, но оказался он не столь объективен, как Magister Sententiarum. Ибо он слишком много воздает епископу Римскому и всё сводит к нему. В противном же случае в сравнении соборов он, возможно, превзошел бы нас с вами, если бы мы за это взялись.
Жаждущий же узнать больше о том, что и любезные святые отцы были обыкновенными людьми, прочти книжицу доктора Померана, нашего священника, о четырёх главах 1- го Послания к Коринфянам. Из неё станет понятно, что св. Августин по праву написал <Noli meis и т. д.>, как сказано выше, т. е. он не желает верить ни одному из отцов, если только тот не подтвердит свои слова Писанием. Господи Боже, если бы христианская вера зависела от человека и основывалась на человеческом слове, зачем тогда нужно было бы Священное Писание? Для чего тогда дал нам его Бог? Закинем его под лавку, а вместо него положим на аналой только соборы и отцов. Если отцы церкви не были людьми, как тогда нам, людям, обрести спасение? Ежели они были людьми, то и они временами думали, говорили, делали то же, что думаем, говорим, делаем мы, следовательно, они (как и мы) должны были произносить любимое благословение: <Прости нам долги наши, как и мы прощаем:> и т. д. Причем у них [отцов] не было того обещания Духа [Святого], которое было у апостолов, следовательно, они были [лишь] учениками апостолов.
Если бы Дух Святой по наивности уповал на то, что соборы и отцы всё будут делать правильно, без ошибок, Ему незачем было бы предупреждать церковь в 1 Кор. 4: <Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы:>. Посему Он не тайно и робко, но открыто и с властью говорит, что в святой церкви в числе прочих будут строители, т. е. учителя, строящие из дерева, сена и соломы, но остающиеся на верном основании. Пострадав от огня, они все-таки спасутся, чего не будет с еретиками, ибо еретики кладут иное основание. Эти же строят на верном основании, то есть на вере во Христа. Они обретут спасение и назовутся святыми Божьими, хотя их дерево, сена и солома также сгорят в огне Священного Писания, который впрочем не причинит вреда их спасению, как и св. Августин говорит о себе: <Errare potero, Haereticus non ero> (<Я могу ошибаться, но не стану еретиком>). Причина: еретики не только ошибаются, но и не хотят прислушиваться к советам, они защищают свои заблуждения как правду, спорят против признанной истины и против собственной совести.
О них и говорит Апостол Павел в Послании к Титу 3 [:10-11] <Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковой развратился и грешит, будучи самоосужден>, то есть он преднамеренно и сознательно остается проклятым в своем заблуждении. Августин же охотно признаёт свою ошибку и позволяет указывать ему на неё, посему он не может быть еретиком, даже если он и заблуждается. Также поступают и прочие святые, самостоятельно предавая огню свои дерево, сено и солому, для того чтобы остаться на основании веры, как и мы поступали раньше и как поступаем и теперь.
Посему, так как с отцами не может быть по-другому (я говорю лишь о святых и праведных), там, где они строят без Писания, то есть не из злата, серебра, драгоценных камней, там они строят из дерева, сена и соломы. Нам же следует, по совету Апостола Павла, различать между золотом и деревом, между серебром и сеном, между драгоценными камнями и соломой, и не позволять докучливым крикунам убедить нас в том, что золото — это то же, что и дерево, серебро — то же, что и сено, а изумруд — что и солома. Либо же нам стоит попросить их самих (если бы это было возможно) умудриться и принимать дерево за золото, сено за серебро, солому за жемчуг. В противном случае стоит и им пощадить нас и не ожидать, что мы будем вести себя так глупо и по-детски.
Кроме того, каждый из нас должен обратить внимание на чудо Святого Духа, состоящее в том, что Он все книги Святого Писания, как Нового, так и Ветхого Заветов, предпочел передать миру через народ Авраама и только через него и его семя, не допустив, чтобы хотя бы одна из них была написана нами, язычниками. В равной мере и пророков с апостолами Он выбрал не из нас, язычников. Апостол Павел говорит об этом в Послании к Римлянам 3 [:2] <Великое преимущество во всех отношениях, а наипаче в том, что им вверено слово Божие>. Также Псалом 147 [:8] <Он возвестил слово Свое Иакову, уставы Свои и суды Свои Израилю>. Не сделал Он того никому из язычников. И Сам Христос говорил об этом в Евангелии от Иоанна 4 [:22]: <Вы не знаете, чему кланяетесь, а мы знаем, чему кланяемся, ибо спасение от Иудеев>. Также в Послании к Римлянам 9 [:4-5] сказано: <:то есть Израильтян, которым принадлежат усыновление и слава, и заветы, и законоположение, и богослужение, и обетования; их и отцы, и от них Христос по плоти, сущий над всем Бог, благословенный во веки, аминь>.
Посему нам, язычникам, не следует считать труды наших отцов равными Священному Писанию, но надлежит ставить их несколько ниже его. Ибо они [иудеи] — дети и наследники, мы же — гости и чужестранцы, оказавшиеся у стола детей из милости, безо всякого обещания. Нам даже следует в смирении возблагодарить Господа и вместе с женщиной- язычницей желать быть не более, чем псами, едящими <крохи, которые падают со стола господ их> [Мф. 15:27]. Мы же продолжаем попытки уподобиться апостолам и уподобить им наших отцов. И не задумываемся о том, что Господь мог бы гораздо сильнее сломить нас, как не пощадил Он даже природные ветви [Рим. 11:21] — семя Авраамово и его наследников из-за их неверия. Тем не менее проклятая римская мерзость, невзирая на апостолов и пророков, хочет иметь власть изменять Писание по своему усмотрению. Посему истинно пишет св. Августин св. Иерониму (как уже было сказано выше): <Возлюбленный брат, думаю, ты не желаешь, чтобы твоя книга приравнивалась к книгам апостольским и пророческим. Упаси тебя Бог желать такого!> Кроме того, нет таких соборов и отцов, у которых можно было бы найти и выяснить всё христианское учение целиком. Так, например, Никейский собор, рассматривает только истинность Божественности Иисуса, Константинопольский собор — только Божественность Святого Духа. Эфесский — что Иисус являет Собой одну, а не две личности, Халкидонский — что Христос обладает не одной, но двумя природами — Божественной и человеческой. Это — четыре основных вселенских собора, а рассмотрели они не более этих четырёх аспектов, о чем мы еще услышим. А это еще не всё христианское вероучение. Св. Киприан говорит о том, как в смерти и страданиях оставаться твердым в вере; он перекрещивает еретиков, упрекает дурные нравы и женщин. Св. Иларий защищает Никейский собор, то, что Христос — истинный Бог, а также рассматривает некоторые псалмы. Св. Иероним хвалит девство и отшельников. Св. Иоанн Златоуст учит молитве, посту, подаянию милостыни, терпению и т. д. И хотя св. Амвросий охватывает много, св. Августин всё же охватывает больше всего, посему и Magister Sententiarum обращается к нему наиболее часто.
Короче говоря, собери их всех вместе, и отцов и соборы, и все равно не вычитаешь из них полного христианского вероучения, читай их хоть целую вечность. И если бы не послушание Святому Писанию, с одними соборами и отцами Церковь простояла бы недолго. И вот вам доказательство: откуда у отцов и соборов всё то, чему они учат и о чем толкуют? Неужто они сами дошли до всего этого в свое время, или все-таки Святой Дух всегда внушал им новое? Благодаря чему церковь сохранялась еще прежде этих соборов и отцов? Или не было раньше христиан, до того как появились соборы и отцы? Посему мы должны иначе говорить о соборах и отцах и смотреть не на букву, а на смысл. Итак, довольно сего для первой части этой книжицы, чтобы и нам можно было перевести дух.
[Часть II]
Сначала о соборах, ибо слово <соборы> добавляет нам, неразумным, огромное количество забот, даже больше, чем отцы и церковь. Я же в этом деле, не желая показаться судьей или знатоком, хочу просто высказать свои соображения. У кого это может получится лучше, тому желаю благодати и удачи. Аминь. Для себя же возьму сказанное св. Иларием в работе <De Trinitate>: <Ex causis dicendi sumenda est intelligentia dictorum>, то есть, <Желающий понять высказывание должен рассмотреть почему или по какой причине оно было произнесено>. <Sic ex causis agendi cognoscuntur acta> (<Легче всего понять поступок можно поняв причину, его вызвавшую>) — этому же учит и естественный здравый смысл. Объясню проще. Допустим, один крестьянин подаст жалобу на другого и скажет: <Любезный судья, этот человек называет меня мошенником и плутом>. Эти слова и буквы, взятые сами по себе, дают нам понять, что с истцом приключилась большая несправедливость и всё сказанное о нем — неправда и чистая ложь. Но предположим, что придет обвиняемый и объяснит причину своих слов: <Любезный судья, этот человек — мошенник и плут, ибо за мошенничество его высекли и выгнали из города Н., а от повешенья он едва спасся благодаря мольбам благочестивых людей. Теперь же он хочет причинить мне насилие в моем же доме>. Теперь слова <мошенник и плут> будут поняты судьей совсем иначе, чем раньше, согласно тому, как учит его ежедневный опыт работы на государственной должности. Ибо пока не узнаешь причину и основание сказанных слов, они так и останутся просто словами, воплями хористов и пением монахинь.
Вот и Иисус говорит Петру: <Что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах> [Мф. 16:19]. Папа берет эти слова, уносит за тридевять земель и объясняет следующим образом: <То, что я творю на небесах и на земле, так и должно быть. В моих руках ключи, чтобы связывать и разрешать всех и вся>. Даже если бы мы ели свеклу:. Если же рассмотреть причину [сказанного], то будет видно, что Христос говорит о связывании и разрешении грехов, так как это ключи к Царству Небесному, ибо никто не входит в него, кроме как через прощение грехов и ни для кого оно не будет закрыто, разве только для тех, кто будет связан по причине [греховного] образа жизни без покаяния. Таким образом, слово сие говорит не о власти св. Петра, а о нужде грешника сокрушенного и грешника горделивого. Папа же превращает эти ключи в две отмычки ко всем царским коронам, сундукам, к денежному мешку, жизни, чести и благам всего мира, ибо он, как дурак, смотрит лишь на буквы и не обращает внимания на причины.
В Писании много мест которые, если смотреть на букву, противоречат друг другу, но если принять во внимание причину, всё становится на свои места. Думается мне, что с подобным часто встречаются юристы и медики в своих книгах, как тот судья, о котором я написал выше. Что есть бытие человека, как не сплошное противоречие, пока человек не узнaет о причинах? Посему мои антилогики — это великолепные, преславные, благочестивые свиньи и ослы, собирающие в кучу мои антилогии и пропускающие и даже старательно затемняющие их причины, будто в их собственных книгах я не мог бы найти антилогий, которых не возможно оправдать никакими причинами. Но довольно об этом, ибо не стоят они того, чтобы тратить на них столько слов.
Итак, рассмотрим Никейский собор, который был проведен по следующей причине. Славный император Константин, став христианином, избавил христиан от тиранов и гонителей, причем действовал он со столь искренней верой и прямодушием, что даже пошел войной на своего шурина Лициния (за которого он в свое время выдал собственную сестру Констанцию, сделав его соправителем) и сверг его с престола, так как, несмотря на многочисленные предупреждения, тот никак не хотел прекратить гнусную травлю христиан. Создав для христиан мирные условия жизни, сделав им много добра и оказав церкви всестороннюю помощь, благородный император совершенно укрепился духом, так что даже собрался воевать за границей, с персами. И вот в эту радостную пору, в этот прекрасный, мирный рай пришел древний змий, который возбудил в александрийском священнике Арии желание восстать против своего епископа, ввести супротив древней веры нечто новое, а заодно и прославиться. Он выступил против учения своего епископа, заявив, что Христос не Бог. За ним пошли весьма многие священники и видные ученые епископы. Эта напасть до того сильно распространилась во многих странах, что Арий дерзнул объявить себя мучеником, которому приходится страдать за истину от своего епископа Александра, не спускавшему ему это с рук и крепко бранившего его в письмах, которые рассылал по всем странам.
Когда об этом донесли благочестивому императору, тот поступил как весьма мудрый правитель и пожелал погасить пламя до того, как оно разгорится еще сильнее. Он написал им обоим, епископу Александру и священнику Арию, письмо, в котором увещевал их столь любезно и одновременно столь серьезно, что лучше и не напишешь. Он сказал им, что установить в империи мир для христиан ему удалось с большим трудом и что теперешняя их вражда друг против друга — большое преткновение для язычников, которые могут снова отпасть от веры (что и случилось, как он сам сетовал), а ему самому это помешает выступить против персов. Одним словом, великий император написал этим двум мужам смиренное, христианское письмо. Мне кажется, смирения там было чересчур много. Я ведь знаю свой собственный грубый стиль — из под моего пера не смогло бы выйти столь смиренное произведение, особенно если бы я был императором, да еще таким, как он.
Однако письмо не помогло. Арий уже собрал вокруг себя очень много последователей и собрался идти напролом против своего епископа. Благочестивый император тоже не отступился: чтобы уладить дело, он отправил к двум александрийцам и ко всему Египту личного посланника — благородного , известного во всем мире епископа Гозия Кордовского из Испании. Это тоже не возымело действия, а тем временем огонь разгорался всё больше и больше, словно лесной пожар. В конце концов добрый император Константин сделал следующее: велел он собрать из всех стран лучших и славнейших епископов, чтобы с их помощью найти мирное решение. Он приказал доставить их в Никею на казенных ослах, лошадях и мулах. Собралось действительно много прекрасных епископов и отцов, в частности, Иаков Низибийский и Пафнутий Птолемаидский — епископы, претерпевшие много мучений при Лицинии и сотворившие великие чудеса. Но были среди них, словно мышиный помет среди перца, некоторые епископы-ариане. Радуясь и надеясь на благополучное окончание дела, император оказал всем им почести и уважение. И вот вышли некоторые и представили императору жалобу: один епископ имеет против другого то и то, и желают они кесарева решения. Жалобу эту он отклонил, потому что до епископской распри ему не было дела, — он хотел, чтобы было принято решение по поводу артикула о Христе и созвал собор не ради их распри. Но как они не отступались, то повелел он, чтобы принесли ему все челобитные, и, не читав ни одну из них, бросил он их в огонь. Однако отказал он им добрыми словами: не может он быть судьею тех, кого Бог поставил судьями над ним самим, и просит их заняться главным вопросом. Вот это, скажу я вам, действительно мудрый, кроткий и терпеливый владыка. Другой бы на этих епископов разозлился и устроил бы им крупный разнос. Впрочем, спалив эти бумаги, не посчитавшись с епископским саном, он вполне продемонстрировал им свое намерение и тем самым строго предупредил их по поводу их ребячества, ибо созваны они были ради гораздо более важного дела.
Когда собор начался, он тоже сел среди епископов на престоле, который был ниже епископских престолов. Епископа Римского Сильвестра там не было, но (как говорят некоторые) прислал он туда двух священников. Далее в летописях рассказывается, что после того, как епископ Антиохийский Евстафий (председательствовавший на соборе) поблагодарил и похвалил императора за сие благодеяние, было публично зачитано учение Ария (ибо его самого, кажется, там не было, поскольку он не был ни епископом, ни уполномоченным). В учении же этом утверждалось, что Христос не Бог, но сотворен и создан Богом. От негодования святые отцы и епископы встали со своих престолов и порвали эту бумагу в клочья, сказав, что это неправда. Таким образом, Арий был публично осужден возмущенным собором — так больно это было для отцов и так нестерпимо было им слышать богохульство Ария. И подписались под этим осуждением все епископы, в том числе и арианские (хотя и неискренне, как потом оказалось), за исключением двух епископов из Египта, которые не подписались. Император в тот же день распустил собор. Он сам, а также соборяне разослали по всему миру письма об этом событии. Император Константин был искренне рад, что дело уладилось и устроилось, был с ними очень приветлив, особенно с теми, что претерпели мучения.
Отсюда видно, зачем собирался собор и что они должны были сделать, а именно — сохранить древний артикул веры (гласящий, что Христос — истинный, сущий Бог) от нового мудрствования Ария, который, сообразуясь с разумом, вознамерился извратить этот артикул и даже изменить и осудить его. За это Арий и был осужден. Ибо собор не впервые придумал или утвердил этот артикул, словно он прежде не был известен церкви, но защитил его от новой ереси Ария, что и видно на деле: отцы не стерпели и порвали ту бумагу, показывая тем самым, что прежде, начиная еще со времен апостолов, они в своих церквях познали иное, чему и других учили. Иначе что стало бы с теми христианами, которые еще до этого собора, начиная с апостолов, более трехсот лет веровали в Иисуса Христа, почитая и называя Его истинным Богом, умирая за это и принимая страшные муки?
Я должен здесь обратить на это внимание, потому что папские лицемеры впали в совершеннейшее безумство: они не иначе думают, что соборы имеют власть и право издавать новые артикулы веры и изменять старые. Это не так, и мы, христиане, тоже должны рвать такие бумаги. Этого не делали никакие соборы, да и не могут они этого сделать, ибо артикулы веры должны возникать не на земле через посредство соборов, словно от нового, тайного внушения, но публично дароваться и открываться Духом Святым с неба. Иначе это будут не артикулы веры, как мы еще услышим. Так и этот собор в Никее (как было сказано) не придумал и не впервые издал артикул о том, что Христос — Бог; это было сделано Святым Духом, Который в Пятидесятницу публично сошел с неба на апостолов и посредством Писания прославил Христа как истинного Бога, что Он и обещал апостолам. Сохраняясь с апостольских времен, этот артикул дошел до сего собора, затем сохранялся дальше, дошел до нас и пребудет до конца света, как Он и сказал: <Я с вами до скончания века> [Мф. 28:20].
Если бы, кроме этого собора, нам больше нечем было защищать этот артикул, то плохи были бы наши дела. Я сам тоже не стал бы верить собору, но сказал бы, что это были [всего лишь] люди. Но твердо стоят и служат нам добрым основанием и защитой св. евангелист Иоанн со свв. Павлом, Петром и прочими апостолами, потому что это открылось им, будучи даровано публично Духом Святым с неба; от них получили это церкви, от них же получил это и сей собор. Ведь они и до собора, когда появился Арий, и во время собора, и после собора стойко оборонялись Писанием, в частности, Евангелием св. Иоанна, и остро дискутировали, как свидетельствуют книги Афанасия и Илария. То же сказано и в <Tripart.>, книга 5, гл. 29: <Вера в Никее была обоснована апостольским Писанием>. В противном случае, если бы не Священное Писание пророков и апостолов, голые слова собора не имели бы никакого значения, а его решение не имело бы никакой силы. Таким образом, артикул о Божественности Христа — главное в этом соборе. Собственно, в этом и состоит весь собор, потому что именно для этого он был созван и в тот же день (как было сказано) распущен.
Однако собирались они еще и в другой день, когда император Константин, судя по сообщениям, не присутствовал, и занимались иными вопросами, касающимися внешнего, земного управления церковью. Вот тогда уже несомненно были представлены прошения, которые Константин прежде бросил в огонь, не захотев быть судьею, отчего им и пришлось собраться самостоятельно и решить эти вопросы без кесаря. По большей части это были одни лишь поповские препирательства, например, о том, что в одном городе не должно быть двух епископов; что никакой епископ не должен стремиться перейти из маленькой церкви в церковь побольше; что клирики или церковнослужители не должны оставлять свою церковь и переходить туда-сюда из одной церкви в другую; что никто не должен рукополагать людей чужого епископа без его ведома и изволения; что никакой епископ не должен принимать того, кто был изгнан каким- либо другим епископом; что епископ Иерусалимский должен сохранить свое прежнее преимущественное достоинство перед другими, и тому подобная трескотня. Кто может назвать такие вещи артикулами веры? И что из этого можно проповедовать народу в церкви? Какое отношение это имеет к церкви и к народу? Отсюда, словно из какой-нибудь исторической хроники, люди узнали бы, что и в те времена в церкви повсюду были своевольные, лукавые, бесчинные епископы, священники, клирики и прочие люди, которых больше интересовали почести, власть и обеспеченность, чем Бог и Его Царство, и которых приходилось осаживать.
Нетрудно понять, что Константин созвал этот собор не ради подобных вопросов, иначе бы он это сделал, пожалуй, еще до того, как Арий начал чинить беды. Зачем бы он стал беспокоиться о том, как уладить все эти дела? Всё это должны были урегулировать между собой сами епископы, каждый в своем епископате вместе со своей церковью. Причем они уже делали это раньше, как сообщается в самих артикулах. Собирать такой большой собор ради таких незначительных вопросов было бы даже грешно и стыдно. Ведь для решения такого рода внешних вопросов достаточно данного Богом разума, поэтому тут нет необходимости в Святом Духе, Который должен прославлять Христа, а не заниматься подобными делами, подчиненными разуму. Иначе всё, что делают благочестивые христиане, стали бы называть деянием Святого Духа, в том числе когда они едят и пьют. Святой Дух ради учения должен заниматься другими делами, а не теми, что подчинены разуму.
Опять же не все на этом соборе были благочестивые, не сплошь одни Пафнутии, Иаковы, Евстафии и пр. Насчитывалось там ни много, ни мало семнадцать арианских епископов, имевших большой авторитет, хотя им и пришлось лицемерно смириться перед остальными. В истории Феодорита говорится, что артикулов было двадцать; Руфин сообщает о двадцати трех. Ариане ли или еще кто-нибудь с ними добавили, убавили или заменили потом несколько артикулов (ведь артикула о женах священников, который должен был сохранить св. Пафнутий, среди них нет) — об этом я ничего сказать не могу. Знаю только, что почти все они давным- давно отмерли, погребены в книгах, истлели и никогда уже не смогут возродиться, как и было предвозвещено пророческим поступком Константина, когда он бросил их в огонь и сжег. Ибо они не соблюдаются и не могут быть соблюдены. То были сена, солома, дерево (как говорит св. Павел), возведенные на основании, поэтому со временем их истребил огонь, подобно тому, как проходит всё временное и бренное. Будь они артикулами веры или Божьими заповедями, они бы сохранились, как артикул о Божественности Христа.
Из <деревянных> артикулов, правда, тлеет до сих пор одно поленце, а именно, артикул о Пасхе. Впрочем и этот артикул (как указывают нам математики и астрономы) мы соблюдаем тоже не совсем правильно, потому что день равноденствия или equinoctium в наше время далеко сместился по сравнению с тем временем и наша Пасха часто отмечается слишком поздно. Еще давным-давно, сразу после апостолов, начался спор о дне Пасхи, и из-за такой малости, в которой и нужды-то никакой нет, епископы (грех и срам!) обзывали друг друга еретиками и предавали анафеме. Одни хотели справлять ее в один день с евреями по Закону Моисея. Другие, чтобы не поступать как евреи, хотели справлять ее в следующее воскресенье. Епископ Римский Виктор, тоже ставший мучеником, лет за сто восемьдесят до этого собора анафематствовал всех епископов и все церкви в Азии за то, что они справляли Пасху не одновременно с ним. Вот еще когда римские епископы тянулись к начальственному положению и власти! Но Ириней, епископ Лиона во Франции, знавший некоего Поликарпа, ученика св. евангелиста Иоанна, отругал его и уладил дело миром, так что Виктору пришлось оставить церкви в покое.
Поэтому Константину тоже пришлось заняться этим вопросом и помочь уладить дело на соборе. И предписал он, чтобы во всем мире Пасху справляли одновременно, lege Tripart. lib. 9. ca. 38. pulcherrime. Сейчас бы снова нужна какая-нибудь реформация, чтобы календарь был исправлен и Пасха встала на свое место. Но делать это нельзя никому, кроме высших властей — императоров и королей, которые должны будут единодушно и одновременно издать для всего мира указ, в какое время следует справлять Пасху. Иначе, если одна страна начнет без другой, а мирские дела, например, ярмарки, рынки и прочая торговля будут ориентироваться по нынешней Пасхе, то люди из одной страны будут приезжать на рынок в другую страну не вовремя и во всех делах начнется разлад и путаница. Если бы высшие власти соблаговолили, хорошо было бы это сделать, причем сделать это будет легко, потому что у астрономов уже все точно проработано, не хватает только предписания или указа. А пока что мы храним тлеющее полено с Никейского собора, чтобы Пасха всегда попадала на воскресенье, как бы ни менялось время. Они ведь так и называются — festa mobilia. Я их называю <праздники- шатуны>, потому что Пасха со всеми зависящими от нее праздниками перемещается каждый год: бывает она то ранняя, то поздняя, не попадая каждый год на какое-нибудь определенное число, как другие праздники.
Такое <шатание> праздника происходит оттого, что ранние отцы церкви (как уже было сказано) с самого начала хотели справлять Пасху во время, установленное Моисеем, а именно — в мартовское полнолуние, ближайшее к равноденствию или equinoctio. В то же время они не хотели совершенно уподобляться иудеям, т. е. справлять Пасху в полнолуние вместе с иудеями. Будучи христианами, они отошли от Закона Моисеева в этом вопросе и выбрали воскресение после мартовского полнолуния. И вот в прошлом, 1538-ом году вышло так, что евреи справили свою Пасху в субботу после Invocavit, как называет его наша церковь, т. е. недель за пять до того, как мы справили нашу Пасху. Евреи смеются над этим и потешаются над нами, христианами, дескать, мы не только неправильно празднуем Пасху, но еще и не знаем, как правильно ее надо праздновать. Тем самым они еще больше укрепляются в своем неверии. Это раздражает наших, поэтому очень хотелось бы, чтобы верховные власти исправили календарь, так как без них это сделать невозможно и, более того, нецелесообразно.
На мой взгляд, с ними произошло то, о чем сказал Христос в 9-ой главе Евангелия от Матфея: <Если к ветхой одежде приставить новую заплату, дыра будет еще хуже, и если влить молодое вино в ветхие мехи, мехи прорвутся, а вино вытечет>. Они захотели сохранить один из элементов ветхого Закона Моисея, а именно, соблюдение мартовского полнолуния. Это — <ветхая одежда>. Но при этом, будучи христианами, освобожденными Христом от Закона Моисея, и не желая порабощать себя дню полнолуния, они выбрали вместо него следующее воскресенье. Это — <новая заплата> на ветхой одежде. Вот почему от этих нескончаемых препирательств и от нескончаемого перемещения [праздников] в церкви до сих пор происходит столько бесчинств, которые непременно будут продолжаться и дальше, до самого конца света, ведь книгам на эту тему несть числа! Христос попустил это и позволил этому происходить по особым причинам, так как Он всегда являет Свою силу в немощи и учит нас признавать собственное бессилие.
Насколько было бы лучше, если бы они позволили закону Моисея о Пасхе окончательно отмереть и не стали бы ничего оставлять от <ветхой одежды>! Ведь Христос, на Котором он утверждался, полностью упразднил, умертвил и навеки похоронил его Своими страданиями и воскресением, разодрав завесу в Храме и впоследствии уничтожив и разрушив Иерусалим вместе со священством, княжеством, Законом и всем прочим. Вместо этого день страстей, погребения и воскресения Христова должен был быть высчитан по движению солнца и назначен на какой-нибудь определенный день календаря, как было сделано с Рождеством Христовым, Новым годом, Богоявлением, Сретеньем, Благовещением, Ивановым днем и прочими праздниками, которые называются непереходящими. Тогда без лишних хлопот и препирательств люди каждый год точно знали бы, когда будет Пасха и зависящие от нее праздники.
Ты скажешь: <Но ведь празднованию Воскресения Христова следовало посвятить именно воскресенье, которое потому и называется dies Dominica, и справлять Пасху надлежит именно в этот день, потому что Христос воскрес после субботы [:]>. Конечно, этот довод показался им важным. [:] Но почему бы не называть diem Dominicam, днем Господним, все дни, на которые бы приходилась Пасха? Разве Рождество Христово не dies Dominica, т. е. день, когда произошло особое дело Господне — Его рождение, хотя этот праздник не каждый год попадает на воскресенье? Он же все равно называется [по-немецки] Христов день, т. е. день Господень, даже если он приходится на пятницу, потому что, высчитываясь согласно движению солнца, он всегда обозначается в календаре одной и той же буквой. Точно так же и Пасха могла бы всегда обозначаться в календаре одной и той же буквой, будь она хоть в пятницу, хоть в среду, как в случае с Рождеством. Таким способом мы легко освободились бы от Моисеева Закона с его установлением о мартовском полнолунии. Ведь в наше время никого не интересует, что происходит с луной в Рождество, то ли полнолуние, то ли ее вообще в этот день не видно, и исчисление дней ведется по солнцу, независимо от луны.
Кто-нибудь возразит: <День равноденствия смещается сам по себе (как сообщают нам астрономы), а календарные годы идут слишком медленно и не успевают за ним, и чем дальше, тем сильнее увеличивается отставание. Из-за этого с течением времени день равноденствия будет всё больше и больше отдаляться от раз и навсегда установленной даты Пасхи, как отдаляется он от Филиппа и Иакова и других праздников>. Ну а нам-то, христианам, какая разница? Даже если наша Пасха будет справляться в День Филиппа и Иакова (впрочем я надеюсь, что до конца света этого не случится), а то и еще позже, мы же все равно каждый день отмечаем Пасху проповедью о Христе и верой в Него. Для понятного, доступного публичного воспоминания [о воскресении Христовом] достаточно справить Пасху раз в год в установленный день, и не только потому, что в этот день будет возможность еще лучше закрепить в памяти людей историю воскресения Христова, но еще и для того, чтобы было определенное время года, по которому люди могли бы ориентироваться в торговле и прочих делах, наподобие Михайлова дня, дня св. Мартина, св. Екатерины, Иванова дня, дня свв. Петра и Павла и т. п.
Поскольку же упущение было сделано очень давно, еще в самом начале, осуществить вышеописанное мы не сможем. Из- за того, что отцы этого не сделали, <ветхая одежда> со своей большой прорехой так и оставалась с нами. Пусть уж остается и дальше до Судного дня. Конец все равно близок. Эта ветхая одежда латается и рвется уже около 1400 лет, так что вполне сможет лататься и рваться еще сто лет. Ибо я надеюсь, что всё скоро закончится. Уже тысячу четыреста лет Пасха <шатается> туда-сюда, так что может еще <пошататься> в оставшееся малое время. Все равно ведь никто не хочет ничего сделать по этому поводу, а кто хочет, тот не может.
Цель этой моей болтовни, долгой и ненужной, состоит лишь в том, чтобы выразить свое мнение, если со временем какие-нибудь раскольничьи шайки своевольно дерзнут определять время празднования Пасхи иначе, чем это делается сейчас. Я думаю, если бы анабаптисты так же хорошо разбирались в астрономии, то они начали бы настырно гнуть свою линию и принялись бы (как и свойственно этим шайкам) насаждать в мире новое — справлять Пасху не тогда, когда ее справляет весь мир. Но поскольку они не разбирались в этих науках, дьявол не смог использовать их в качестве подобного инструмента или орудия. Поэтому мой совет такой: Пасху следует оставить как есть и справлять ее так, как принято сейчас. Ветхая одежда пусть латается и рвется дальше (как уже было сказано), а Пасха пусть перемещается туда-сюда вплоть до Судного дня или до тех пор, пока монархи, по вышеуказанным причинам, единодушно и одновременно это не изменят. Нам от этого ни холодно, ни жарко, и корабль св. Петра от этого не пострадает, потому что это не ересь и не грех (как по недомыслию считали древние отцы церкви, объявляя друг друга еретиками и анафематствуя), а всего лишь ошибка или астрономический солецизм, находящийся скорее в компетенции светских властей, чем церкви. Если евреи будут нас за это осмеивать, будто мы делаем это по недомыслию, то мы будем осмеивать их еще больше за то, что они столь упрямо и бессмысленно держатся за свою Пасху, не понимая, что Христос выполнил, упразднил и аннулировал все это еще 1500 лет тому назад. Ибо мы делаем это добровольно, сознательно, а не по недомыслию. Мы прекрасно сумели бы справить Пасху по Моисею, еще получше них. Но мы не хотим и не должны этого делать, ибо у нас над Моисеем и всеми прочими стоит Господь, Который говорит: <Сын Человеческий — господин субботы> [Мф. 12:8; Мк. 2:28]. Насколько же больше Он является господином Пасхи и Пятидесятницы, которые в Моисеевом Законе меньше субботы? Ведь о ней написано в скрижалях Моисеевых, а о Пасхе с Пятидесятницей в Моисеевых скрижалях не сказано ничего. К тому же, у нас есть еще св. Павел, который прямо запрещает считать обязательным соблюдение праздничных дней, времен и лет по Моисею, Гал. 4[:10], Кол. 2[:16]. Поэтому мы имеем и должны иметь право и свободу справлять Пасху, когда хотим. Даже если мы сделаем воскресеньем пятницу или наоборот, в этом не будет ничего предосудительного, при условии что это будет сделано властями и христианами единодушно (как уже было сказано). Ибо Моисей мертв и погребен Христом, дни и времена не должны господствовать над христианами. Христиане — свободные господа дней и времен, устанавливающие их, как им захочется или как им будет удобно. Упразднив Моисея, Христос оставил всё на свободное усмотрение людей, просто нам угодно оставить это как есть, ибо в этом нет никакой опасности, заблуждения, греха или ереси, и не желаем мы ничего менять без необходимости или своевольно. Мы поступаем так ради других — тех, кто продолжает справлять Пасху по- прежнему одновременно с нами. Ибо мы и без Пасхи с Пятидесятницей, и без воскресенья с пятницей знаем, как спастись, и не хотим подвергаться осуждению из-за Пасхи, Пятидесятницы, воскресенья и пятницы, как учит нас св. Павел.
Возвращаясь к собору, я скажу, что мы слишком уж много значения придаем этому <поленцу> с Никейского собора. Со временем папа со своей церковью превратил его не только в золото, серебро и драгоценные камни, а в основание, т. е. в артикул веры, без которого якобы нельзя спастись, ведь они называют это заповедью и послушанием церкви. Поэтому они хуже иудеев, ибо иудеи все же опираются на текст Моисея, заповеданный в то время Самим Богом, а этими движет лишь собственное самомнение. Много о себе возомнив, они захотели сделать из ветхих лохмотьев Моисея новое платье. Заявляют, что следуют Моисею, однако их учение — чистый вымысел и мечта о Моисее. Моисей давно уже мертв и, как сказано в Писании, погребен Самим Господом (т. е. Христом), да так, что никто не знает места погребения его [Втор. 34:6]. А они хотят каким-то чудом воскресить Моисея и поставить его перед нами живехоньким, не понимая, чтo сказал Павел в Гал. 6: <Кто хочет следовать Моисею в чем-то одном, должен следовать ему во всём>. Так что если они хотят считать соблюдение мартовского полнолуния необходимым для Пасхи, ибо это одно из предписаний Закона, тогда они должны исполнять все предписания Закона о пасхальном агнце — на много, ни мало стать иудеями и есть вместе с ними настоящего пасхального барашка. А если они не хотят этого делать, тогда они должны бросить всё это, в том числе полнолуния и вообще всего Моисея целиком, во всяком случае они не должны считать это необходимым для спасения, наподобие артикула веры. Так, по моему мнению, поступили на этом соборе отцы церкви (в частности, лучшие их них).
Итак, мы видим, что этот собор рассмотрел прежде всего артикул о том, что Христос — истинный Бог. Ради этого он собирался, оттого он и называется собором. Помимо этого, они рассмотрели также частные, недуховные, практические, земные вопросы, которые по справедливости следует считать вопросами светскими, не уподобляя их артикулам веры и не считая их правилом на все века (ибо они остались в прошлом и вышли из употребления). Собор должен был разрешить заодно и эти практические вопросы, актуальные и насущные для того времени, однако теперь не имеющие к нам никакого отношения. Практиковать подобное в наше время не возможно и не нужно. В подтверждение укажем, что одно из этих постановлений — о том, что еретиков следует перекрещивать — даже ошибочно и неправильно, если только оно было вынесено истинными отцами церкви, а не вписано арианами или прочими непорядочными епископами. Подобно сему, Апостольский собор в Иерусалиме, после главного вопроса, тоже должен был вынести частные постановления практического характера, необходимые для того времени — относительно крови, удавленины, идоложертвенного. При этом, однако, не имелось в виду, что это должно стать в церкви правилом на все века, как артикул веры, ведь всё это ушло в прошлое. Отчего же нам не рассмотреть и те причины, по которым созывался этот собор и в свете которых его следует понимать?
Причина же была следующая. Язычники, обращенные Варнавой и Павлом, приняли Духа Святого через Евангелие точно так же, как иудеи, однако, в отличие от иудеев, они не состояли под Законом. Иудеи настаивали на том, чтобы подвергнуть язычников обрезанию и призвать соблюдать Закон Моисея, иначе-де они не смогут спастись. То были слова суровые, резкие и тяжелые: без Моисеева Закона и обрезания спастись невозможно. Больше других на этом настаивали уверовавшие во Христа фарисеи, Деян. 15[:5]. Тогда апостолы вместе с пресвитерами собрались ради рассмотрения сего дела, и, после того как они много и горячо спорили, св. Петр выступил с сильной и прекрасной проповедью, Деян. 15[:7-11]: <Мужи братия! Вы знаете, что Бог от дней первых избрал из нас меня, чтобы из уст моих язычники услышали слово Евангелия и уверовали; и Сердцеведец Бог дал им свидетельство, даровав им Духа Святого, как и нам; и не положил никакого различия между нами и ими, верою очистив сердца их. Что же вы ныне искушаете Бога, желая возложить на выи учеников иго, которого не могли понести ни отцы наши, ни мы? Но мы веруем, что благодатию Господа Иисуса Христа спасемся, как и они>.
Судя по тону проповеди, св. Петр явно рассержен и раздосадован суровыми словами фарисеев, сказавших, что те [язычники] не смогут спастись, если не обрежутся и не будут соблюдать Моисеев Закон, как было сказано выше. Он в свою очередь дает не менее суровую и резкую отповедь: <Вы же хорошо знаете, что с моей помощью эти язычники услышали Слово и стали верующими, например, Корнилий с своими домочадцами. Вы же сами еще роптали на меня и упрекали за то, что я ходил к язычникам, обращал и крестил их (Деян. 10 и 11). Неужели вы об этом забыли?! Неужели хотите возложить на язычников бремена, которых не могли понести ни отцы наши, ни мы сами?! Что это, как не искушение Бога, если мы возлагаем на других непосильные бремена, понести которые мы так же неспособны, как и они?! Причем вы знаете, что Бог дал им Духа без бремени, уравняв их с нами, потому что и мы получили того же Духа не за то, что несли бремя, а по милости, как и отцы наши. Ведь мы гораздо более заслуживали немилости, чем милости, раз не смогли понести это бремя, хотя и должны были нести его, как некогда обязались>.
В том-то и заключается суть и главный вопрос этого собора: фарисеи, вопреки Слову благодати, хотели сделать необходимым для спасения <дело> или <заслугу> Закона. Тем самым Слово благодати было бы аннулировано вместе со Христом и Святым Духом. Потому и опровергает их Петр столь решительно, желая спастись без каких бы то ни было дел, исключительно по благодати Иисуса Христа. Мало того, он набирается смелости и говорит даже, что все их предки — и патриархи с пророками, и вообще вся святая церковь в Израиле — спаслись не иначе, как только по благодати Иисуса Христа. Петр осуждает как искусителей Бога всех, кто желал или до сих пор желает спастись как-то иначе. Вот это проповедь! Разбивает их в пух и прах! Не следует ли сжечь этого еретика, запрещающего всякие добрые дела и считающего достаточной для спасения одну лишь благодать и веру, причем для всех святых и всех пращуров от сотворения мира?! Нас теперь следует называть еретиками и бесами — мы же провозглашаем не что иное, как эту самую проповедь св. Петра и постановление этого собора. Об этом знает сейчас весь мир, причем знает об этом еще лучше, чем знали фарисеи, которых бранит здесь св. Петр.
Но св. Петр намного превзошел нас, он даже слишком странен: он не только проповедует спасение по благодати Христовой — об этом-то, пожалуй, каждый будет рад услышать, — но говорит еще, что бремя не смогли понести ни они сами, ни их предки. Проще говоря, это значит следующее: <Мы, апостолы и кто бы мы ни были, а также наши предки, патриархи, пророки и весь народ Божий не исполнили Божьи заповеди. Мы грешны и прокляты>. Ибо он ведет речь не о кровяной колбасе и черном студне, а о Законе Моисеевом, и говорит, что никто его не соблюл и не мог соблюсти, как сказал Христос в Евангелии от Иоанна, глава пятая: <Никто из вас не поступает по закону>. Мне думается, что Петр здесь проповедует Закон к осуждению и включает также себя самого в число осужденных грешников. Отчего же мнимый наследник престола св. Петра именует себя Sanctissimum и превозносит каких ему угодно святых за их собственные дела, а не по причине благодати Христовой? Что же это за монахи, которые способны понести гораздо больше, чем бремя Закона, так что даже продают свою избыточную святость? Нет у нас причудливого разума Петрова, ибо не осмеливаемся мы считать патриархов, пророков, апостолов и святую церковь грешниками, но, напротив, даже именуем папу Всесвятым, Sanctum sanctorum, т. е. Христом.
Однако св. Петр достоин снисхождения и великодушного прощения — его ничуть не следует считать странным, ведь в этом важном пункте он проповедует, во-первых, Закон, объявляющий всех нас грешниками; во-вторых, [он проповедует,] что спасает нас только благодать Христова и что она же спасала с самого начала патриархов, пророков, апостолов и всю святую церковь, которые, как говорит Петр, были грешны и прокляты, как и он сам. В-третьих, еще прежде Никейского собора он учит, что Христос — истинный Бог, ибо он говорит, что все язычники будут осуждены, если не будут спасены по благодати Господа нашего Иисуса Христа. Чтобы владычественно подать благодать и спасение, Он непременно должен быть истинным Богом, способным устранить грех благодатью, а смерть и ад — спасением. На такое не способно никакое творение, даже римский Sanctissimus, иначе это будет противоречить проповеди св. Петра. В-четвертых, кто считает иначе и учит, что христиане спасаются Законом или собственными делами или могут добиться [Божьей] благодати, тот искушает Бога.
Кто-то, возможно, скажет, что под бременем имеются в виду не Десять заповедей или добрые дела, а только Моисеев Закон и обрезание. Что ж, пожалуйста. Если Десять заповедей тебе легче исполнить, чем Моисеевы обряды, то дерзай, стань святее святых Петра и Павла! Я лично настолько слаб в Десяти заповедях, что, кажется, все Моисеевы церемонии мне легче было бы исполнить, если бы Десять заповедей не лежали на мне тяжелым грузом. Впрочем об этом сейчас некогда дискутировать. Об этом предостаточно было разных споров в других местах. Даже [обычный человеческий] разум сможет рассудить и должен будет признать, что Десять заповедей, или дела, соответствующие Десяти заповедям, не являются и не могут именоваться благодатью Иисуса Христа. Дела — это совсем другое. Ведь говорит же здесь св. Петр, что спастись нам надлежит только по благодати Иисуса Христа. А благодать может быть принята и сохранена только сердечной верой, а не руками и уж тем более не делами рук. Это непреложная истина.
Удивительно, что св. Петр, апостол, имевший наравне с другими апостолами полномочие и власть заново сформулировать этот артикул (почему они и называются камнями в основании церкви), тем не менее, отступает назад и, ссылаясь на древнюю святую Божью церковь, на всех патриархов и пророков от самого начала, говорит ни много, ни мало следующее: <Это не новое учение, ибо так учили и верили наши предки и все святые. Так не искусим ли мы Бога, не смутим ли и не отяготим ли совесть братьев наших, если посмеем учить чему-то другому или «лучшему»?> В этом, говорю я, заключается суть или главный вопрос этого собора, для этого он и был созван, на этом он и завершился, выполнив все необходимое. Но папский осел не видит и не принимает во внимание этот главный пункт и таращится на четыре других пункта, прибавленных Иаковом, — о крови, о мясе удушенных животных, об идоложертвенном и о блуде. Так они стараются укрепить свою тиранию и заявляют, что, раз церковь изменяла такие артикулы, значит у них есть право менять артикулы веры и постановления соборов. То есть: <Мы — церковь, мы можем постановлять и делать всё, что нам будет угодно>. Знаешь ли, папский осел, ты не только полнейший осел, но еще и грязная свинья!
Этот соборный артикул не утратил свою силу и не менялся, но сохранялся всегда с самого начала и пребудет до конца света. Ибо всегда были святые люди, которые спасались только благодатью Христовой, а не Законом, ведь даже посреди папского мракобесия сохранялись текст и вера Евангелия, крещение, таинство, власть ключей, имя Иисуса Христа и т. д., хотя папа свирепо покушался на всё это своей проклятой ложью, гнусно обманывая мир. Как уже было сказано о Никейском соборе, его постановление как было прежде, так оставалось в силе и дальше. Ибо постановления истинных соборов должны сохраняться всегда, как они всегда и сохранялись, прежде всего главные артикулы, ради которых и состоялись эти собрания, именуемые соборами.
Что же сказать нам по поводу Апостольского собора, где св. Иаков особо выделяет четыре пункта — кровь, удавленина, идоложертвенное и блуд? Не противоречит ли собор сам себе? В ладу ли с самим собой Дух Святой? Ибо одно с другим явно не вяжется — с одной стороны, бремя Закона на людей не возлагается, а, с другой стороны, все- таки возлагается. Если рассуждать софистически, можно предположить, что на соборе речь идет не обо всём Законе целиком, а об отдельных его частях, из которых одни можно считать обязательными для соблюдения, а другие можно такими не считать. Но это не выход, потому что Павел заключает в Гал. 6: <Кто хочет соблюдать один из пунктов Закона, должен соблюдать его целиком>, т. е. это равносильно тому, что человек обязывает себя соблюдать весь Закон целиком, иначе он и на этот отдельный пункт не стал бы обращать никакого внимания. В таком случае здесь опять возникает та самая новая заплата на ветхой одежде, и дыра становится еще хуже. Совершенно очевидно, что эти правила являются частью Закона Моисея, ни в каких языческих законах их нет, иначе зачем понадобилось бы возлагать это на язычников, если бы они практиковали это еще раньше как часть законодательства своей страны? Как же нам увязать одно с другим: с одной стороны, Закона нет, с другой стороны — он есть, причем весь целиком?
Что ж, если мы не можем примирить одно с другим, то следует оставить в покое св. Иакова с его артикулом и держаться св. Петра с его главным артикулом, ради которого состоялся собор, ибо без артикула св. Петра никто не может спастись. А Корнилий и язычники, которых св. Петр крестил у него и вместе с ним, стали святыми и спаслись еще до того, как св. Иаков выступил со своим артикулом, о чем и заявил св. Петр на этом соборе. Выше я уже начал было дискутировать о том, можно ли упразднять подобные установления без угрызений совести, ведь собором руководит Святой Дух, Который и направляет его решения. А здесь дискуссия еще более острая — не противоречит ли собор сам себе и не находится ли он в разладе с самим собой? Ведь именно так ставится вопрос: избавляя нас от одного непосильного бремени, на нас хотят возложить другое непосильное бремя, в результате получается, что мы не должны делать ничего и одновременно должны делать всё. Правда, поскольку то [установление] вышло из употребления, мы безо всяких сомнений должны сохранять одну часть — артикул св. Петра, т. е. правую христианскую веру.
Впрочем четвертый пункт артикула св. Иакова — о воздержании от блуда — не потерял свою силу. Правда двор и проклятые вельможи еще 20 лет назад начали считать блуд не смертным, а повседневным грехом, повторяя пословицу: <Natura petit exitum>, как до сих пор и считают в Риме самые святые люди. Именно этот артикул и навел слепых вождей на такую мысль. Свое заключение они сделали из того, что св. Иаков упомянул воздержание от блуда вместе с тремя потерявшими силу пунктами. Дескать, поскольку запрет на употребление в пищу крови, удушенных животных и идоложертвенного мяса утратил силу, значит и запрет на блуд тоже утратил силу, раз он упомянут вместе с теми тремя пунктами и к тому же является делом природным и человеческим. Ну и пусть их! Ничего лучшего они и не достойны.
Я выскажу здесь свое личное мнение по этому поводу, а кто-нибудь другой пусть выразится лучше. Уже не раз было сказано, что соборы следует рассматривать и воспринимать в свете главного артикула, который послужил поводом для созыва собора, так как именно в нем и заключается основная суть собора, его <тело>, по которому всё должно равняться и подгоняться, подобно как одежду подгоняют по телу того человека, который будет ее надевать и носить. В противном случае ее снимают и выбрасывают, она уже не служит одеждой. Собор уже и не может считаться собором, после того как решены главные вопросы (то же самое относится к любому сейму, будь то рейхстаг или капитул), разве что найдется одно-другое второстепенное дельце, где заодно нужно будет что-нибудь подправить или довести до конца, как на Никейском соборе: после того как было постановлено, что Христос — истинный Бог, был обсужден практический вопрос о Пасхе, а также распри между попами. Так и здесь после главного артикула св. Петра стоит артикул св. Иакова.
Таким образом, окончательное мнение и постановление апостолов и собора состоит в том, что спасаться надлежит независимо от Закона, без бремени Закона, только по благодати Иисуса Христа. Приняв это решение, св. Петр, св. Павел и их сторонники остались довольны и вполне удовлетворены. Они боролись за это решение, споря об этом с теми фарисеями и иудеями, которые стали верующими, но хотели сохранить Закон. Когда же св. Иаков прибавил свой артикул, они не стали против него возражать, потому что он не возлагается на людей в качестве Закона или бремени Закона, как и сказано в соборном послании: <Nihil oneris: Угодно нам не возлагать на вас никакого бремени, разве что воздерживаться от крови и т. д.> [Деян. 15:28]. Они не стали бы возражать, даже если бы Иаков прибавил еще какие-нибудь пункты, например, о проказе и т. п., хотя Десять заповедей существуют отдельно от них. Однако подобное следует считать не законом и бременем (говорят они), а необходимым делом. Если же бремя уже не является бременем, то нести его приятно, и если закон уже не является законом, приятно соблюдать его, как, например, Десять заповедей. Тем более это относится к церемониям, особенно если они выходят из употребления или сохраняются в очень небольшом количестве. Об этом мы еще будем говорить. Если бы папа соизволил избавить нас от своих бремен, чтобы они более не считались законами, мы бы с легкостью его послушались, особенно если бы он сохранил лишь немногие из них, а бoльшую часть упразднил. Таким образом, св. Иакова с его артикулом надлежит толковать так, чтобы артикул св. Петра о благодати, независимой от Закона, оставался в чистоте, соблюдался неукоснительно и сохранял за собой главенствующее положение, независимо от Закона.
Но чтобы нам до конца понять этот собор, рассмотрим причины, побудившие св. Иакова выдвинуть свой второстепенный артикул. Иудеи, если можно так выразиться, рождались с Законом Моисея, с младенчества был он для них родным обычаем, впитанным с молоком матери, ставшим частью их существа, их жизни. Он почти стал их природой, как сказал св. Павел в Послании к Галатам, глава вторая [ст. 15]: <Мы по природе Иудеи>, т. е. [он как бы говорит:] <Моисей у нас в крови>. Он имеет в виду Закон, а не только физическое происхождение. Оттого они не могли терпимо относиться к языческому образу жизни, не терпели, чтобы их приравнивали к язычникам (если они жили среди язычников в разных странах), когда видели, что язычники едят пищу с кровью, удавленину и идоложертвенное и при этом считают себя Божьим народом, христианами. Руководствуясь этими соображениями, св. Иаков решил предотвратить смущение душ, дабы язычники не злоупотребляли своей свободой бесцеремонно, как бы назло иудеям, но поступали тактично, чтобы иудеи, столь укорененные в Законе, не были неприятно смущены и не отвергли Евангелие. Бог свидетель, к больным и заблуждающимся людям нужно относиться с терпением. Мы, пьяные немцы, тоже иногда бываем мудры и говорим: <Пьяному даже воз сена должен уступить дорогу>. Ведь больному ничего не втолкуешь, и переспорить несмышленого невозможно.
Однако св. Иаков делает это крайне мягко: оставляя в покое весь Моисеев Закон о жертвоприношениях и прочих действиях, которые должны были выполняться в Иерусалиме и по всей стране [иудейской], он берет только четыре правила, из-за которых смущались иудеи, жившие среди язычников вне Иерусалима. Ибо иудеям, рассеянным среди язычников, приходилось видеть языческие обычаи, жить рядом с ними и иногда есть вместе с ними. С моей стороны было бы очень оскорбительно, да и несправедливо, предложить иудею кровяную колбасу, зайчатину с кровью, студень [с кровью], идоложертвенное мясо, зная, что он этого терпеть не может и воспримет как намеренное оскорбление. Это все равно что сказать: <Знаешь что, иудей? Хотя я и мог бы привести тебя ко Христу, если бы не стал есть кровяную колбасу и предлагать ее тебе, я все равно поступлю по-своему и кровяной колбасой отпугну тебя от Христа и загоню в преисподнюю>. Разве это по-дружески, не говоря уже о том, что это не по-христиански? Не следует ли и каждому иной раз смолчать и сдержаться ради другого человека, если ты видишь и знаешь, что какие-то слова и поступки наносят ему [душевный] урон, особенно если это не будет против Бога? В то время язычники весьма неприязненно относились к иудеям и очень возгордились, будучи их господами. Иудеям в свою очередь тоже недоставало терпимости, будто только они являются Божьим народом, о чем ясно свидетельствуют многие летописи.
Таким образом, добрый совет св. Иакова оказался прекрасным средством примирения, а для многих — и спасения души: поскольку язычники обрели благодать Христову без Закона и без заслуг, им самим тоже следует в очень немногих вопросах оказать содействие иудеям, людям больным и заблуждающимся, чтобы те пришли к той же благодати. Язычники не уронят себя в глазах Бога, если на людях, во внешнем обиходе, ради блага и спасения иудеев, избегая намеренного их оскорбления, будут воздерживаться от вкушения пищи с кровью, удавленины и идоложертвенного (хотя внутренне, по благодати, они вольны употреблять всё это в пищу). В отсутствие иудеев они могли безо всякого смущения вкушать и пить всё что угодно, не подвергая опасности свою совесть. Совесть иудеев была так же свободна, однако они не могли так сразу изменить древнюю внешнюю привычку. Consuetudo est altera natura, особенно если она сложилась под влиянием Божьего Закона. Того же требуют от нас [элементарная] справедливость и благоразумие — не раздражать людей и не ставить им [духовные] препоны в этом вопросе, но служить им и помогать согласно заповеди: <Возлюби ближнего своего:>
Таким образом, эти два артикула, св. Петра и св. Иакова, [внешне] противореча друг другу, всё же не противоречат один другому. Петров артикул — о вере, а Иаковлев — о любви. По принципу Петра, не терпящему Закона, человеку можно съесть и мяса с кровью, и удавленины, и идоложертвенного, да и дьявола в придачу, не обращая на это внимания. Ибо принцип сей относится не к людям, но к Богу, а это тоже ничем не грозит, потому что здесь человек верует в Бога милосердного. А по принципу Иакова, человек, живущий и едящий вместе с людьми, направляет всё к тому, чтобы люди также пришли к принципу св. Петра, и внимательно следит, чтобы ничто никому не мешало. А что касается служения любви на земле, то предмет этой любви изменчив и бренен, а потому не может существовать вечно: спустя время, появляется другое, которое тоже надлежит любить до самого конца света. Так как иудеи всё более рассеивались, становились всё более упрямы и язычники уже не обязаны были проявлять эту любовь к ним, это решение утратило свою силу — не потому что оно было отменено церковными властями, как заявляются паписты, но потому что уже не стало причины, повлекшей за собой это решение. Поэтому-то и стали христиане свободно есть пищу с кровью и студень, от которых они временно отказались ради иудеев, хотя перед Богом, по вере, они не были обязаны отказываться от такой пищи. А если бы св. Иаков захотел обременить их этими правилами как законами, то ему пришлось бы возложить на них весь Закон целиком, как сказал св. Павел в Гал. 6: <Кто соблюдает один закон, должен соблюдать их все>. Это напрямую противоречило бы артикулу св. Петра, который св. Иаков подтверждает.
А то, что он включает в их число воздержание от блуда, который в Десяти заповедях и так остается под вечным запретом, то причиной этого, на мой взгляд, является следующее. У язычников считалось, что блуд — это пустяк, даже и не грех вовсе, как можно прочитать в языческих книгах. Кстати, выше я уже сказал, что 20 лет назад [папский] двор и негодные попы тоже стали открыто читать их и верить в подобные вещи. Таким образом, язычники относились к греху блудодеяния так же, как к употреблению кровяной колбасы, зайчатины с кровью, студня или идоложертвенного мяса. Почитайте историю римлян: они столь неохотно женились, что кесарю Августу пришлось принуждать их вступать в брак, ибо они считали, что блуд позволителен и оставлен на их свободное усмотрение, а принуждать их вступать в брак — несправедливо. Поэтому св. Иаков желает вразумить язычников, чтобы они, без принуждения властей, по доброй воле перестали блудить и жили в супружестве, непорочно, целомудренно, как поступали иудеи, которые, смущаясь от такой распущенности, не могли поверить, что те действительно обрели Божью благодать и стали Божьим народом, ибо питание, поведение и прочее были столь несхожи.
Таким образом, апостолы, не возлагали Закон на язычников, но на время оставили его иудеям и при этом смело проповедовали благодать, как читаем у св. Павла, который для иудеев был как иудей, для язычников — как язычник, чтобы приобрести их всех (1 Кор. 12). Своего ученика Тимофея, который уже был верующим, он обрезал не потому, что тот должен был быть обрезанным, но, как пишет Лука (Деян. 17), <ради Иудеев, находившихся в тех местах>, чтобы он не был для них поводом к преткновению. Далее, в Деян. 21[:26] он очистился в Храме вместе с иудеями и принес жертву по Закону Моисееву, и всё это он сделал так, как сказал св. Августин в своем прекрасном и известном изречении: <Oportuit Synagogam cum honore sepelire>, т. е. нужно было с почестями похоронить Моисея — его церковь и Закон.
Однако в посланиях св. Павла много написано о том, каким именно образом люди подчинялись потом этому собору и обоим этим артикулам, св. Петра и св. Иакова. Он сетует о лжеапостолах, трактовавших Закон в пику благодати как нечто необходимое, уводивших целые семьи и области от Христа обратно на путь Закона, хотя и под именем Христа. Это продолжалось и после Никейского собора, причем ситуация стала намного хуже. Этот плут Арий выказал смирение и признал собор, причем принес даже клятву перед императором Константином, за что император позволил ему снова занять свою должность. Арий снова принялся раздувать пламя. Затею эту продолжили бывшие на его стороне епископы, особенно после смерти Константина, через его сына, императора Констанция (которого они склонили на свою сторону), причем дело дошло до полной гнусности: Констанций отовсюду изгнал всех настоящих епископов, кроме двух — Григория и Василия. Кстати, некоторые говорят, что отец, Константин, перед смертью тоже стал арианином и в завещании рекомендовал некоего арианского священника (коего очень рекомендовала ему его сестра Констанция на смертном одре) своему сыну Констанцию, благодаря которому ариане стали потом столь сильны.
Впрочем летописи просят нас, чтобы мы прилежно молились за великих господ, ибо дьявол домогается их сильнее всего, так как через них он может причинить величайший вред. А также [сказано,] чтобы мы сами были осторожны и не спешили верить раскольникам, какое бы глубокое смирение они ни показывали, как поступил этот плут Арий, как поступил Саул по отношению к Давиду. Говорят, aliquando compugnuntur et mali, хотя на самом деле они просто ведут себя осмотрительно и <не высовываются>, пока не укрепят свои позиции и снова не почувствуют свободу. Вот тогда уже они покажут свое истинное лицо, как Арий, и сделают то, что еще прежде было у них на уме. Поэтому меня не сильно удивляет, что отцы возложили на отрекшихся христиан такое строгое и долгое покаяние. Они наверняка по опыту знали, насколько фальшиво их смирение и как тяжело им дается непритворное, искреннее смирение и покаяние. Ведь и Сирах говорит: <Ab inimico reconciliato и т. д.>.
Итак, кто не знает, что такое osculum Iudae, поцелуй Иуды, тот пусть почитает со мной летописи об Арии времен Константина. Тот непременно скажет, что Арий намного <превзошел> Иуду. Ведь вот какими красивыми словами обманул он доброго кесаря Константина: <Веруем в единого Бога, Отца Всемогущего, и в Господа Иисуса Христа, Сына Его, от Него рожденного прежде всех веков, единого Бога, единое Слово, через Которого всё сотворено и т. д.> Скажите на милость, какой христианин счел бы эти слова ересью или подумал бы, что Арий здесь все равно считает Христа творением (чтo, впрочем, обнаружилось, когда он пришел на слушание)? Позже епископ Миланский Авксентий, ближайший предшественник св. Амвросия, тоже обманывал людей столь красивыми словами, что я вначале сильно рассердился на св. Илария, прочитав заголовок: <Blasphemia Auxentij>, предпосланный исповеданию Авксентия. Прочитав слова Авксентия, я мог бы головой поручиться, что он считал Христа истинным Богом. Я также надеюсь, что многие благочестивые, простые люди, хотя и слышали эти обманчивые, коварные слова, все равно продолжали держаться древней веры, ибо из этих слов они могли понять только то, чему с самого начала учит христианская вера. Их и невозможно понять как-то иначе, если не знать о тайном арианском толковании.
Поскольку же христианам необходимо знать этот пример, а простой читатель не очень прилежно вникает в историю и даже не задумывается, насколько она полезна в качестве предостережения против всех прочих раскольников, которых дьявол, бог их, делает столь скользкими, что их ни на чем нельзя подловить и поймать, я изложу этот вопрос кратко в нескольких пунктах.
Во-первых, Арий учил, что Христос не Бог, а творение. Благочестивые епископы вынудили его признать, что Христос — Бог, но он сделал это в ложном смысле, т. е. Христос — Бог, как свв. Петр и Павел, как ангелы, которые в Писании называются богами и сынами Божьими.
Во-вторых, когда отцы это заметили, он пошли дальше и вынудили Ария с его приспешниками признать, что Христос — Бог подлинный, истинный. Тот согласился с этими словами ради приличия, потому что так до сих пор учили во всех церквях. Но в своей среде они толковали эти слова следующим образом, особенно Евсевий, епископ Никомидийский, главный покровитель Ария: <Omne factum Dei est verum, т. е. всё, что сотворено Богом, истинно и подлинно, ибо то, что ложно, того Бог не творил; поэтому мы согласны исповедовать, что Христос — подлинный, истинный Бог (но по-нашему — творение, нареченное «богом», как Моисей и все святые) и т. д.> Здесь они соглашались со всем, что по сей день поется в церкви по воскресеньям согласно Никейскому собору: <Deum de deo, Lumen de lumine, Deum verum de deo vero>.
В-третьих, когда этот лукавый ход также был разгадан — т. е., несмотря на эти слова, они все равно называли Христа творением, — полемика стала еще острее, и те вынуждены были признать, что Христос существовал еще до [сотворения] всего мира. Кто мог усомниться в том, что Арий со своими епископами — правоверные христиане, осуждаемые Никейским собором несправедливо? Подобное они проделывали вскоре после Никейского собора (который с ними долго не церемонился и сформулировал веру в том виде, как она существует сейчас), ибо они хотели свести на нет [решения] Никейского собора и оспаривали один пункт за другим.
В-четвертых, когда был распознан и этот искусный прием (то есть, несмотря ни на что, Христос у них все равно считался творением, а существование Христа до сотворения мира истолковывалось так, что Христос был сотворен или создан до сотворения всего мира и прочих тварей [Кол. 1:15]), их заставили признать, что весь мир, всё сущее было сотворено через Него, как сказано в Ин. 1[:3]. Однако в своей среде они истолковывали это так: прежде был сотворен Христос, а потом через Него было сотворено все остальное.
В-пятых, теперь им было легко признать <genitum, non factum> — от Бога рожден, не сотворен. Дескать, рожден Он, как рождены от Бога все христиане, являющиеся Божьими детьми, Ин. 1[:12], а сотворен Он не вместе с прочими тварями, но прежде них.
В-шестых, когда речь зашла о самой сути вопроса — что Христос homousios Отцу, т. е. у Христа с Отцом единая Божественная природа, одинаково равное величие, — тут уже они не смогли найти никаких уловок, изворотов, обходных маневров и уверток. <Homousios> значит единая сущность или природа, или — одна сущность, а не две. Так постановили на соборе отцы церкви и так поют по-латыни — <consubstantialis>. Позже некоторые называли это словами <coexistentialis>, <coessentialis>. На соборе в Никее ариане с этим согласились и дальше продолжали соглашаться, если им надо было говорить перед императором и отцами церкви, однако перед своими людьми они напрочь это отрицали, мотивируя тем, что такого слова нет в Писании. Проведя много соборов, даже еще при Константине, с целью ослабить [авторитет] Никейского собора, они натворили много бед и впоследствии так сильно запугали наших, что даже св. Иероним, ошеломленный всем этим, написал жалостное письмо епископу Римскому Дамасу и даже высказал пожелание, чтобы слово <homousios> было вымарано, ибо <я не знаю, — говорит он, — что за яд заключен в сих буквах, что ариане так сильно из-за них горячатся>. Сохранился диалог, в котором Афанасий и Арий спорят перед неким судьей по имени Пров по поводу слова <homousios>. Когда Арий стал сильно нажимать на то, что такого слова в Писании нет, Афанасий в свою очередь подловил Ария тем же приемом, сказав, что в Писании нет и таких слов: <innascibilis, ingenitus Deus>, т. е. Бог нерожденный. Ариане употребляли эти слова, чтобы показать, что Христос-де не может быть Богом, так как Он рожден, а Бог не рожден и т. д. Судья Пров вынес решение против Ария. Действительно, в Божественных вопросах нельзя учить тому, чего нет в Писании, как писал св. Иларий в 1-ой книге трактата <О Троице>, однако имеется в виду только то, что нельзя учить ничему иному, а то, что нельзя употреблять какие-то иные слова, нежели в Писании, этого утверждать нельзя, особенно в полемике и в тех случаях, когда еретики с помощью уловок хотят что- то переврать и передернуть слова Писания. Необходимо было сформулировать одним кратким, обобщающим словом смысл, содержащийся во многих местах Писания, и спросить, признают ли они Христа homousion, т. е. признают ли смысл, содержащийся во всех словах, которые они перед своими людьми передергивают ложными глоссами, хотя ранее открыто признали их перед императором и на соборе. Таким же образом пелагиане хотели поставить нас в затруднительное положение словосочетанием <первородный грех> или <болезнь Адама>, потому что такое словосочетание отсутствует в Писании, хотя Писание убедительно выражает смысл этого словосочетания в следующих примерах: все мы <зачаты в беззаконии>, Пс. 50[:7], <все по природе — чада гнева>, Еф. 2[:3], и <в нем все согрешили>, Рим. 5[:12].
Скажи-ка мне, если бы сегодня перед тобой предстал Арий и исповедовал весь вероустав Никейского собора, как мы сегодня поем его в наших церквях, разве ты принял бы его за еретика? Я бы сам сказал, что он прав, хотя при этом он, мошенник, верил бы иначе и сразу после этого стал бы толковать и объяснять эти слова по-другому. Разве я не был бы обманут? Поэтому я не верю, что Константин стал арианином, и считаю, что он оставался верен Никейскому собору. Просто случилось так, что он был обманут и поверил Арию, когда тот согласился с Никейским собором да еще принес перед ним клятву, как уже было сказано выше. Поэтому он и повелел, чтобы Ария снова приняли в Александрии. Когда же Афанасий не захотел этого делать, так как знал лживого Ария лучше, чем Константин, он был изгнан. Возможно, Константину — он ведь тоже был человек — пришло в голову, что Ария, такого благочестивого христианина, осудили в Никее по причине зависти или подозрительности, особенно если учитывать, что ариане, прежде всего Евсевий Никомидийский, заискивали перед императором и прожужжали ему все уши, обеляя Ария. Ведь великие цари и господа, даже если они благочестивы, не всегда имеют у себя при дворе ангелов и св. Иоанна Крестителя, но часто — сатану, Иуду и Доика, как сообщается нам в Книгах Царств [3 Цар. 22:22; 1 Цар. 22:9]. И то, что Константин перед своей кончиной повелел Афанасию снова занять свой пост, как бы сильно ариане ни старались ему помешать, см. Tripart. 3, 11, — это хороший знак. Тем самым император показал, что он не желал, чтобы Никейский собор и его учение были отвергнуты, но хотел бы, чтобы во всем было единство.
Так в наше время ведут себя некоторые из наших лицемерных папских писак, делая вид, что учат вере и добрым делам, чтобы себя обелить, а нас очернить, словно они всегда так учили, а мы несправедливо обвинили их в обратном. Всё это они делают для того, чтобы, нарядившись в овечью шкуру — дескать, они такие же, как мы, — снова провести в овчарню своего волка. Ибо вере и добрым делами они учат неискренне: поскольку у них (как у ариан) нет иного способа сохранить и заново пустить в ход свой яд и волчьи приемы, как только с помощью овечьей одежки, скроенной из веры и добрых дел, они прикрашивают и скрывают волчью шкуру до тех пор, пока снова не проберутся в овчарню. С ними следовало бы поступать так же, как они поступают с нашими, и призвать их отречься от своих мерзостей, подтверждая это на деле отказом от всех злоупотреблений, царящих среди их народа в церкви вопреки вере и добрым делам, чтобы их можно было узнать по плодам их. Нельзя просто так верить голым словам и жестам, т. е. овечьей шкуре. Арий тоже должен был отречься от своих слов и, признав свое заблуждение, словами и делами опровергать то, что он сам говорил ранее, подобно как св. Августин отрекся от своего манихейства и как отрекаются сейчас от своего папства и монашества многие люди, к которым по милости Божьей могу себя отнести и я. Однако они не хотят признавать себя заблуждающимися и не могут воздать Богу честь таким признанием, подобно арианам, продолжавшим отстаивать свою ложь и не желавшим считаться анафематствованными согласно соборному решению.
На этот исторический пример следует обратить особое внимание, особенно тем из нас, кому предстоит быть проповедниками, имеющими заповедь пасти Христово стадо, чтобы мы надзирали за ним как следует, т. е. были хорошими епископами, как говорит Петр в 1 Пет. 5[:2]. Потому что быть episcopus, епископом, значит зорко следить, быть бдительным, старательно бодрствовать, чтобы дьявол не застиг нас врасплох. На этом примере мы видим, как мастерски он умеет преображаться, переодеваться, притворяться, так что он становится гораздо красивее <ангела света>, ложные епископы кажутся праведнее настоящих, а волк выглядит благочестивее любой овцы. Сейчас мы имеем дело не с оголтелыми черными, нечистыми духами папы Римского, не имеющими ничего общего с Писанием. Теперь они выставляют себя друзьями Писания и нашего учения, хотят быть на нас похожими, а на самом деле желают нас растерзать. Здесь может помочь только Святой Дух, а мы должны прилежно молиться, иначе останемся в большом убытке.
Из всего этого становится понятно, ради чего был проведен собор — не ради внешних церемоний, но ради важного артикула о Божественности Христа, из-за которого и возник спорный момент, внятно разъясненный на соборе. Впоследствии этот артикул подвергался неописуемо яростным нападкам дьявола. Других артикулов на этом соборе не касались. Впрочем эта напасть продолжалась среди христиан еще лет триста, в связи с чем вспоминается св. Августин, который считал, что муки Ария в преисподней с каждым днем становятся все сильнее, пока продолжает существовать это заблуждение. Ведь и Магомет вышел из этих сект. Из того, что я изложил выше, явствует, что собор не придумывал и не утверждал ничего нового, но на основании Священного Писания осудил новое заблуждение Ария, противоречащее древней вере. Отсюда следует, что нельзя давать соборам (а тем более папе Римскому) право придумывать или издавать новые артикулы о вере или добрых делах, как они ложно хвалятся. Итак, о первом главном соборе в Никее сказано достаточно.
Второй главный собор, Константинопольский, состоявшийся примерно через 50 лет после Никейского при императорах Грациане и Феодосии, был созван по следующим причинам. Арий отрицал Божественность Христа и Святого Духа. А тем временем возник еще один раскол — македонианцы (как оно всегда и бывает — одно заблуждение сменяется другим, одна беда тянет за собой следующую, и так без конца). Эти хвалили Никейский собор, говорили, что Христос — истинный Бог, резко осуждали Ария с его ересью, однако учили, что Святой Дух не есть истинный Бог, но тварь Божья, посредством которой Бог затрагивает, просвещает, утешает, укрепляет сердца людей и делает всё то, что сказано о Святом Духе в Писании. Эта ересь тоже прочно угнездилась в среде многих великих, ученых и превосходных епископов. А произошло это вот отчего: Македоний был епископом Константинополя, величайшей столицы всей империи на Востоке, где находился императорский двор. Этот епископ и дал начало ереси, а то, что учил сему столь высокопоставленный архиерей, да еще в императорской резиденции в Константинополе, обратило на себя большое внимание. И пошли за этой ересью и примкнули к ней почти все жители Константинополя и окрестностей. Македоний тоже не отдыхал, горячо агитируя за свое дело и желая увлечь за собой весь мир (дьявол всегда подбивает на это всех сектантов). Благочестивые епископы оказались слишком слабы, чтобы противостать епископской ереси, ведь прежнюю великую смуту учинил простой александрийский священник Арий, а тут смутьянит не священник и не простой епископ, а епископ славного града, императорского дворца в Константинополе! Тут епископам снова пришлось воззвать к кесарю, чтобы против этого богохульства был собран большой собор, что и было сделано благочестивым императором Феодосием, велевшим провести собор прямо в городе Константинополе, в том самом приходе и в той самой церкви, где епископом был Македоний. Ранее, подобно сему, Константин созвал Никейский собор в Никее, где епископом был Феогоний, который вместе с епископом Никомидийским Евсевием помог поддержать Ария и в конце концов восстановить его в прежней должности.
Год спустя епископ Римский Дамас тоже провел собор, желая урегулировать все эти вопросы в Риме, чтобы римский престол получил власть созывать соборы и решать все вопросы. Этот собор призван был стать вселенским, ибо Дамас, словно верховный епископ всего мира, звал туда тех отцов, которые годом раньше провели собор в Константинополе. Однако они не захотели приехать и написали ему великолепное христианское письмо о том, чтo они обсуждали на Константинопольском соборе, сообщив ему между прочим, что они осудили ересь Македония и поставили других епископов в Константинополе, Антиохии и Иерусалиме. О, этого они не должны были делать без ведома и соизволения епископа Римского, который единолично хотел обладать правом и полномочием созывать соборы (хотя это было ему не под силу), выносить приговоры всем ересям (хотя делать этого он не мог) и менять епископов (хотя это ему не полагалось)!
К тому же, они надавали ему очень хороших затрещин, рассказав о том, как они в новой церкви в Константинополе (ведь город Константинополь был построен недавно) поставили епископом Нектария, в Антиохии — Флавиана, в Иерусалиме — Кирилла. Слышать и читать об этих трех вещах было для епископа Римского очень досадно и даже невыносимо. Во-первых, они нарекли Константинополь новой церковью и поставили там епископа, а без соизволения и ведома епископа Римского нельзя образовывать новые церкви и ставить новых епископов! Второе еще <хуже>: назвали Антиохийскую церковь первой и старейшей церковью, в которой (как они указали, сославшись на св. Луку, Деян. 11[:26]) верующие во Христа в первый раз стали называться христианами и в которой свв. Петр и Павел вместе со многими верховными апостолами проповедовали Евангелие более семи лет. Если перевести это на мой немецкий, они сказали, по сути, следующее: <Послушайте- ка, господин епископ Римский, Вы не первый и не самый главный епископ. Если уж какому епископату и быть главным, то скорее Антиохийскому, в пользу которого говорит писание Луки и факты. А в пользу Рима не говорят ни писания, ни факты>.
Однако люди они были деликатные, благородные, а потому, руководствуясь принципами христианской любви и смирения, они пожелали осадить римского гордеца мягко и кротко и, как учит Сирах, <плюнуть на искру>, вразумляя епископа Римского так, чтобы он сам поразмыслил: раз Евангелие пришло не из Рима в Антиохию, а из Антиохии в Рим, значит, если и признавать за кем-то преимущество, то более старая церковь в Антиохии по справедливости имеет преимущество перед более молодой Римской церковью. Из-за тщеславия последней (как показывают слова) столь деликатные святые отцы, понятное дело, сильно огорчились на епископа Римского, и если б на том соборе был какой- нибудь доктор Лютер, то он бы уж сделал всё, что в его силах, чтобы епископу Римскому было написано не столь мягкое письмо. Одним словом, на этом соборе были такие люди, которым все епископы Римские, сколько их ни было, в подметки не годятся.
Третье, самое <возмутительное>: они назвали Иерусалимскую церковь матерью всех церквей! Почему? Потому что епископом там был Сам Господь Христос, Который в доказательство принес Себя в жертву на кресте за грехи всего мира. Туда же был послан с неба Дух Святой в День Пятидесятницы, и оттуда же потом все апостолы (а не только Петр, которым похваляется епископ Римский) сообща управляли церквями. В Риме ничего такого не было. Поэтому они мягко увещают епископа Римского, чтобы он одумался: он отнюдь не является епископом церкви-матери в Иерусалиме, но, напротив, его Римская церковь является церковью дочерней, потому что Христос там не жил и не она привела апостолов и Иерусалим к вере, но он и его церковь пришли к вере благодаря той церкви. Те же доводы использует св. Павел, смиряя коринфян: Евангелие пришло не от них, но к ним — от других людей [2 Кор. 10:14].
И наконец, совсем уже <распоясавшись>, они поставили в новой константинопольской церкви патриарха и сделали это без ведома и изволения епископа Римского, как будто такие вещи можно делать без его согласия! Вот тут и началась вечная распря и ссора (как пишут сами лицемеры Римского папы) между епископами Римским и Константинопольским из-за примата или высшей власти. Когда епископ Константинополя (хотя и нового города) как патриарх был приравнен к епископу Римскому, епископ Римский забеспокоился, что Константинопольский покусится на примат, что потом и случилось. Константинопольские епископы, мотивируя тем, что кесарь держит свою резиденцию и двор не в Риме, а в Константинополе, и что Константинополь называется новым Римом, утверждали, что главным епископом надлежит быть епископу Константинопольскому, ибо он — епископ императорского города и двора. А епископ Римский, в свою очередь, настаивал на том, что истинным Римом является Рим, кесарь называется римским кесарем, а не константинопольским, и Рим появился раньше Константинополя. Вот такими детскими, бабьими, глупыми речами они льстили себе, так что даже грешно и стыдно слушать и читать такое!
Распря продолжалась, пока кесарем не стал Фока, который обезглавил своего господина и предшественника, благочестивого кесаря Маврикия (которого летописи называют святым и у которого Фока служил капитаном), а также его жену и детей. Этот благочестивый Каин подтвердил власть епископа Римского Бонифация над всеми епископами. Только такой гнусный цареубийца и мог подтвердить подобную власть, так что происхождение римского папства такое же, как у Римской империи, когда Ромул убил своего брата Рема, чтобы править единолично и назвать город Рим своим именем. Впрочем константинопольские епископы с этим не посчитались, распря продолжилась, хотя римские епископы, помимо указа Бонифация, стали еще прикрываться фиговыми листьями, вопя во все горло и неистово рыча (Откр. 12), что Римская церковь является главной не по человеческому определению, но по Христову установлению: <Tu es Petrus>. Однако константинопольские епископы, видя, что епископы Римские, словно неучи, цитировали слова Христа не к месту и несуразно, не обращали на это внимание.
Так и спорили об этом ничтожном примате две церкви, Рим и Константинополь, продолжая совершенно бесполезную, бесплодную и пустую болтовню, пока их обеих не пожрал дьявол: Константинопольскую — посредством турок и Магомета, а Римскую — посредством папства с его богохульными декретами. Я рассказываю всё это, чтобы было понятно, какая напасть приключилась после великолепного собора в Константинополе из-за того, что епископа там назначили патриархом, чтo случилось бы все равно, даже если бы назначение Константинопольского патриарха не состоялось, ибо тщеславная голова дьявола в Риме уже повсюду начала предъявлять к епископам притязания, о которых я говорил выше. Не стань ему поперек дороги епископ Константинопольский, он начал бы задирать Александрийского, Иерусалимского и Антиохийского и не потерпел бы постановление Никейского собора, в котором он уравнен с епископом Александрийским и поставлен ниже Иерусалимского. Он же хочет иметь статус, независимый от соборов и отцов, iure divino, как бы по назначению от Самого Христа, о чем он рычит, богохульствует и лжет в своих постановлениях.
Итак, второй главный собор — в Константинополе. На нем были решены три вопроса. Во-первых, собор вынес определение о том, что Святой Дух есть истинный Бог. Тем самым был осужден Македоний, полагавший и учивший, что Святой Дух есть творение. Во-вторых, собор отстранил епископов-еретиков и поставил правоверных епископов, в частности, в Антиохии и Иерусалиме. В-третьих, собор возвел Константинопольского епископа Нектария в сан патриарха, отчего епископы Римские пришли в бешенство и ярость, хотя любезные отцы сделали это, вероятно, без всякого злого умысла.
Первый вопрос является поистине главным вопросом и единственной причиной, по которой состоялся собор и из которой также можно понять намерение собора — подтвердить артикул о Божественности Святого Духа и не более (что и было сделано). Собственно, на этом собор и завершился, т. к. ради этого он был созван. Второй вопрос, о смещении епископов, не является артикулом веры, это вопрос внешнего, физического порядка, с которым должен и может справиться даже [человеческий] разум, так что для этого не требуется какого-то особенного присутствия Святого Духа или созыва собора (как для артикулов веры). Поэтому это тоже решилось в какой-то другой день после дня [заседания] собора. Ибо в Антиохии и Иерусалиме они не учреждали новых церквей или епископатов, но, оставив их, как они были, назначили лишь других людей, как требовалось. Ведь эти должности были в церкви с самого начала и непременно пребудут до конца, только периодически приходится назначать на них новых людей, подобно как на место Иуды поставили Матфия и подобно как ставят живых епископов на место умерших, что не является специальной прерогативой соборов и может — и даже должнo — делаться и до соборов, и во время соборов, и после соборов, если в церкви возникает такая потребность. Соборы каждый день проводить невозможно, а люди нужны каждый день, и назначения на церковные должности можно проводить всякий раз, когда они становятся вакантными.
Третье решение было новым — назначили патриарха. Сделано это было благонамеренно, однако мы уже рассказали о том, чем всё это обернулось, какую постыдную свару и грызню учинили из-за этого два епископа. Отсюда хорошо видно, что это не было учреждено Святым Духом. Ведь это не артикул веры, но внешняя, физическая работа разума или плоти и крови. Какое дело Святому Духу до того, какой епископ будет на первых или на вторых ролях во внешнем устроении церкви? У Него есть другие дела, помимо этих мирских, детских игр. Отсюда мы видим не только то, что соборы не имеют полномочий учреждать новые добрые дела, а тем более новые артикулы веры, но это предупреждает нас также о том, что соборам вообще не следует постановлять и учреждать ничего нового, так как они должны знать, что собираются они не для этого. Собираются они, чтобы защищать древнюю веру от новых учителей, разве только можно им еще назначить на уже существующие должности новых людей (что не может называться <артикулами веры> или <добрыми делами>, ибо это всего лишь бренные, смертные люди), хотя скорее это должно делаться не на соборах, а в церквях в ходе их повседневной работы.
Отцы этого собора в письме епископу Римскому Дамасу, где они, как уже говорилось выше, описывают сделанное ими на соборе, сами признают, что они не учреждали ничего нового, и среди прочего говорят следующее: <Мы знаем, что это древняя правая вера, сообразующаяся с крещением и учащая нас верить во имя Отца и Сына и Святого Духа и т. д.> Третий вопрос, о патриархе Константинопольском, они совершенно обходят молчанием. Возможно, они рассуждали так: это не тот вопрос, ради которого они приехали на собор, и если христианин будет считать епископа патриархом, не почитая это артикулом веры, в этом не будет никакой ереси, подобно как многие сейчас не считают папу главой церкви, невзирая на его соборы, постановления, буллы и рычания, и не становятся от этого еретиками и пропащими душами. А возможно еще, что сделали они это не единодушно все вместе, но сделал это император Феодосий, потому что другие летописи сообщают, что Феодосий, не имевший полномочий определять артикулы веры, побуждал и подталкивал к этому.
Поскольку же они сами говорят и признают, что это — древняя правая вера, в которую мы прежде крестились и которой научены, зачем же нам давать соборам эту великую власть — издавать новые артикулы и сжигать как еретиков всех, кто в это не верит? Кто так думает, тот неправильно понимает соборы и вообще не знает, что такое <собор> и в чем заключается его предназначение и функция, но смотрит лишь на буквы и наделяет его всею властью, даже над Богом, о чем мы еще будем говорить ниже. Нам еще надо успеть рассмотреть другие два главных собора.
Третий главный собор состоялся при императоре Феодосии Младшем, дедом которого был Феодосий Первый, о котором говорилось в связи со вторым собором. Этот император повелел 200 епископам прибыть в Эфес. И хотя римские писатели очень хотели приплести сюда Римского папу, факт остается фактом: собор должен был созвать не папа, а император. Ведь в Константинополе уже был патриарх, уравненный с епископом Римским, поэтому восточные епископы считались с епископом Римским еще меньше, чем раньше. Поэтому епископу Римскому невозможно было созвать такой собор, тем более в Эфесе далеко за морем, в Азии, иначе, будь это в его власти, он выбрал бы место поближе к Риму (как поступил Дамас в случае с предыдущим собором в Константинополе). Кажется, у него были там свои посланники. Пусть так, они все равно не председательствовали.
Причина собора была следующая. Уже ушли из жизни возлюбленные отцы и благородные епископы св. Амвросий, св. Мартин, св. Иероним, св. Августин (скончавшийся в том же году), св. Иларий, св. Евсевий и им подобные. А на их место пришли совсем не похожие на них отцы, так что кесарь Феодосий пожелал даже, чтобы епископ Константинопольский больше не избирался из числа священников или монахов самого Константинополя по той причине, что те обычно бывали горделивы, честолюбивы и упрямы, а от таких как правило бывают одни беды. Даже св. Иоанн Златоуст был человеком подобного нрава, как сообщается в <Historia Tripartita>. Поэтому кесарь послал в Антиохию за неким advenam (как его называли) по имени Несторий. То был целомудренный аскет, с приятным голосом, красноречивый, заклятый враг всех еретиков. Ему-то и суждено было стать патриархом и епископом Константинопольским. Однако с этой кандидатурой кесарю сильно не повезло. Попал кесарь из огня да в полымя.
Тот стал защищать своего священника Анастасия, который проповедовал, что святую Деву Марию не следует называть Богоматерью, ибо она — человек и потому не могла родить Бога. Это потрясло всех христиан, которые подумали, что он не иначе считает рожденного Марией Христа не Богом, а только лишь человеком, каковыми являемся все мы. Оттого произошло такое волнение и смущение, что кесарю пришлось созвать собор, чтобы уладить это дело. И вот, хотя и поздно, собрались в Эфесе высокопреподобные епископы — Несторий со многими другими, Кирилл Александрийский, Ювеналий Иерусалимский. И как Иоанн Антиохийский заставил себя долго ждать, Кирилл, который был врагом Нестория, вместе с Ювеналием приступили к делу и осудили Нестория, а тот в свою очередь вместе со своими сторонниками осудил их. Иоанн Антиохийский, обнаружив по приезде сей раздор, разгневался на Кирилла за то, что тот столь скоропалительно осудил Нестория, из-за чего они оба тоже поссорились, осудили друг друга и лишили друг друга епископского сана.
Несторий, увидев, какая поднялась смута, сказал: <Давайте же устраним причину стольких раздоров и признаем, что Мария — Мать Бога!> Однако это отречение ему не помогло — он так и остался под осуждением и был изгнан из страны. Несмотря на то, что те два епископа, Антиохийский и Александрийский, не перестали осуждать друг друга по возвращении домой после собора, в конце концов они помирились. Однако обидно и прискорбно, что такие высокопоставленные люди повели себя как бабы и дети. Вот кому нужен был такой человек, как Константин, который бросил бы в огонь их полемические сочинения. Но людей, которые смогли бы сделать подобное, уже не было на этом свете.
Если Несторий, пребывая в заблуждении, считал Христа не Богом, а всего лишь человеком, то осужден он был справедливо как учивший еще худшему, нежели то, чему учили Арий или Македоний. В этом суть третьего главного собора. Больше на нем ничего не обсуждалось, откуда мы видим, что он не провозглашал никаких новых артикулов, но защитил древнюю правую веру от нового учения Нестория, если он действительно этому учил. Следовательно, нельзя давать соборам полномочие провозглашать новые артикулы. Ведь на Никейском и Константинопольском соборах уже отстояли то положение, что Христос есть истинный Бог, т. е. правильный старый артикул, сохранявшийся с самого начала, доказанный и подтвержденный Священным Писанием в пику новой ереси Ария. Прочие вынесенные там постановления относятся к области чисто практических вопросов и не являются артикулами веры. Их мы касаться не будем.
Однако же, чтобы нам как следует разобраться в этом соборе, поговорим о нем еще немного. Ведь и я раньше не мог понять, в чем же заключалось заблуждение Нестория. Как и другие, я все время думал, что Несторий, по словам папских постановлений и всех папских писателей, отрицал Божественность Христа и считал Христа не более, чем просто человеком. Однако, подвергнув пристальному рассмотрению их же собственные слова, я был вынужден начать думать иначе. Они винят его в том, что он видит в Христе две личности — Бога и человека. Некоторые люди, тоже не сумев в этом разобраться, измышляют, будто он учил, что Христос сперва родился обычным человеком от Марии, а потом жил настолько праведно, что с Ним соединилась Божественность и так Он стал Богом. Их сочинения настолько запутанны, что, думаю, они по сей день сами толком не знают, за что осудили Нестория. Обрати внимание: они признают, что Несторий считал Христа Богом и человеком, разве что рассматривал это как два лица. Из этого явствует, что Несторий не полагал Христа только лишь человеком, как все мы думали, ибо он считал Его еще и Богом, согласно их же собственным словам. Остается только одна загвоздка: похоже, он считал Христа, подлинного и истинного Бога и человека, некоей раздвоенной личностью: одна личность — Божественная, одна — человеческая. Только это одно.
Кто разделяет Христа и превращает Его в две личности, тот создает двух Христов, т. е. Христа Божественного, Который всецело есть Бог и не есть человек, и Христа человеческого, который всецело есть человек и не есть Бог, иначе двух личностей быть не может. Несомненно, Несторий верил не в двух Христов, но во Христа единого, что подтверждается их же собственными словами о том, что двумя личностями Несторий считал Христа, а именно, Христа единого, одного и того же, истинного, а не какого-то другого. Поэтому утверждение, что Несторий считал Христа двумя личностями, ложно и неверно, ибо одно с другим несовместимо — чтобы Христос был двумя личностями и оставался при этом одним и тем же единым Христом. Как уже было сказано, если личностей две, значит и Христос не один, а двое. Несторий же веровал не более, чем в одного Христа, поэтому он не мог считать Христа двумя личностями, иначе ему пришлось бы в одном и том же артикуле противоречить самому себе и совмещать несовместимое. В летописях тоже нигде не написано, что Несторий считал, что Христос — это два лица, разве что папы и их летописи так мудрствуют, хотя сами же подтверждают это, когда говорят, что Несторий учил, будто Христос стал Богом после рождения от Марии или соединился с Богом в одной личности. К этому вынудила их собственная совесть или ошибочное понимание, ибо им пришлось признать, что Несторий говорил об одном единственном Христе и не более того.
Итак, спрашивается: что же было осуждено в [учении] Нестория и почему против него собрался этот третий главный собор? Ведь Несторий учил, что Христос — истинный Бог и человек, а также единый Христос, а не два Христа, т. е. единая личность с двумя природами, как веруем все мы и как веровал весь христианский народ с самого начала. Ведь получается, что папа со своими приспешниками приписал Несторию эти слова, что Христос-де только человек, а не Бог, и что Христос — это две личности, т. е. Христов двое. Это следует, говорю я, не только из летописей, но и из собственных слов и сочинений римских пап и их писателей. В чем же заблуждался Несторий? [Зададим себе этот вопрос,] чтобы разобраться в причинах собора.
Можешь прочитать одну-две страницы из 12-ой книги <Historiae Tripartitae>, глава 4. С этим ты управишься за половину четверти часа. Там изложены достаточно основательные сведения о Нестории и об этом соборе. Вот и посмотри, прав я или нет. Загвоздка в том, что Несторий был человек горделивый и неученый. Став столь важным епископом, патриархом, он возомнил, что теперь его должны считать самым ученым человеком на свете, что ему не надо читать книг своих предшественников и прочих людей, учась на их примере говорить об этих вопросах. Раз он такой красноречивый и с таким приятным голосом, он будет сам себе доктор и магистр, и что он скажет, то и будет правильно. С эдакой-то гордыней подступился он к артикулу о том, что Мария — Божья Мать или Богородица. Епископы, с которыми ему пришлось встретиться, тоже были гордые, и им его гордость пришлась не по нраву, особенно Кириллу Александрийскому, а Августинов и Амвросиев уже не было на свете. Несторий уже знал от Антиохийской церкви, что Христос — истинный Бог, предвечно рожденный Отцом (как было определено в Никее) и впоследствии родившийся от Девы Марии истинным человеком. Эти два положения Несторий не подвергал сомнению, он сам их проповедовал и даже преследовал ариан на Никейском соборе, осуждая их столь рьяно, что даже причинил из-за этого много убийств и кровопролитий, вот как твердо он верил в то, что Христос — истинный Бог и человек.
Далее он также признавал, что Божий Сын Христос родился от Девы Марии по человечеству, не по Божеству. Так учим мы сами, так учат и все прочие христиане. Но здесь-то и начались трудности: не хотел он, чтобы Мария называлась Богородицей, ведь Христос родился от нее не по Божеству или, если сказать понятнее, Божество у Христа не от матери, от которой Он получил человеческое естество. Весь этот спор разгорелся из-за того, что Бог не может родиться от человека или получить от него Свою Божественную природу, а человек не может родить Бога или дать Богу Божественную природу. Этот неученый, недалекий, гордый человек прицепился к словам: <Бог, рожденный от Марии>, истолковав слово <рожденный> грамматически или философски, будто от родительницы можно получить Божественную природу. В <Tripartita> сказано даже, что он счел эти слова чудовищными, впрочем и мы со всеми христианами отнеслись бы к ним точно так же, если бы они имели такой смысл.
Отсюда видно, что Несторий, несмышленый, гордый епископ, искренне чтил Христа, однако по неразумию своему не знал, что и как говорит, подобно человеку, который, не научившись правильно говорить о таких вещах, возомнил, что может говорить о них как знаток. Мы ведь тоже хорошо знаем, что Христос имеет Свое Божество не от Марии, но из этого не следует неправильность утверждения, что Бог родился от Марии, что Бог — Сын Марии, а Мария — Матерь Бога. Приведу простой пример. Какая-то женщина родила ребенка, а какой-нибудь никчемный Несторий (так его называет <Tripartita>), горделивый и неученый, начинает мудрствовать: <Эта женщина родила, но она не мать этому ребенку. Почему? А потому что душа этого ребенка происходит не от ее естества или крови, но из другого места, она влита в него Богом. Пусть этот ребенок рожден от этой женщины физически, но поскольку его душа происходит не из ее тела, она не мать этому ребенку, потому что она не является матерью его души>.
Никчемный софист не отрицает, что две природы — тело и душа — принадлежат одной личности, не говорит он и что это два человека или два ребенка, но признаёт, что две природы в виде души и тела составляют одну личность, одного ребенка, что мать родила не двоих детей, а одного. Однако он не сознает, что утверждает и что отрицает. Таковым был и Несторий, признававший, что Христос — Бог и человек в одном лице, однако считавший, что поскольку Божественная природа не была получена Христом от матери, Марию нельзя называть Матерью Божьей. Это убеждение было справедливо осуждено собором. Хотя Несторий справедливо утверждает, что Христос — Бог и человек, не следует терпеливо сносить его слова о том, что Бог не родился от Марии и не был распят иудеями. Также нельзя спускать софисту (который абсолютно прав в том, что мать не может дать ребенку душу) слова, что дитя естественным образом не родилось от матери, а мать не родила ребенка. Гордый, невежественный епископ развязал спор в духе греков, как о них говорит римлянин Цицерон: <Издавна споры о словах мучают греков, жадных больше до состязаний, чем до истины> [<Об ораторе>, 1, 11, 47; 3, 9, 33]. Ибо кто исповедует, что мать рождает дитя, имеющее душу и тело, должен говорить, что мать родила ребенка целиком и является его настоящей матерью, хоть и не является матерью его души, иначе ни одну женщину нельзя было бы считать матерью. В таком случае можно было бы отменить четвертую заповедь: <Почитай отца своего и мать>. Итак, следует говорить, что Мария — настоящая Мать Иисуса Христа и настоящая Матерь Божья, женщина, родившая Бога. Как любая другая мать, которая поит, кормит, моет своего ребенка, Мария кормила и укачивала Бога, готовила ему кашу и суп и т. д. Бог и человек соединились в одной личности, в одном Христе, в одном Сыне, в одном Иисусе. Это не две разные личности, не два Христа, не два Сына, не два Иисуса. Точно так же, как твой сын — это не два сына, не два Ганса, не два сапожника, хотя у него две природы — тело и душа, тело от тебя, а душа от Бога.
Итак, заблуждение Нестория состояло не в том, что он считал Христа только человеком или видел в Нем две личности. Он признавал две природы — Бога и человека — в единой личности, однако не желал признавать communicationem idiomatum. Не могу выразить это по- немецки одним словом. Idioma значит то, что свойственно природе, свойство. Человеку свойственно умирать, страдать, плакать, говорить, смеяться, есть, пить, спать, горевать, радоваться, рождаться от матери, сосать грудь, ходить, стоять, работать, сидеть, лежать и т. д. Все это называется idiomata naturae humanae, свойства человеческой природы, то есть, то, что человек может и должен делать сам и испытывать на себе. Поскольку idioma (по-гречески) или proprium (по-латыни) — это имя существительное, давайте будем называть это словом <свойство>. Idioma Deitatis, свойство природы Бога, таково: быть бессмертным, всемогущим, бесконечным, не рожденным, не нуждаться в еде, питье, сне, не стоять, не ходить, не скорбеть и не плакать, и так далее. Бог бесконечно отличается от человека, поэтому свойства той и другой природы не могут сочетаться вместе. Таково мнение Нестория.
Если я скажу в проповеди, что Иисус, плотник из Назарета (ибо так называет его Евангелие: <filius fabri> [Мф. 13:55]), идет по улице и несет Своей матери кувшин воды и на грош хлеба, чтобы с ней есть и пить, и в то же время плотник Иисус есть истинный Бог в одном лице, то здесь Несторий со мной согласится и скажет, что это правильно. Если же я скажу, что по улице идет Бог, несет воду и хлеб, чтобы есть и пить со Своей матерью, то в этом случае Несторий мне не уступит. Он скажет, что приносить воду, покупать хлеб и иметь мать — это idiomata/свойства не Божественной природы, но человеческой. Значит, если я говорю: <Плотник Иисус был распят иудеями и тот же Иисус — истинный Бог>, Несторий соглашается. Если же я скажу, что Бог был распят иудеями, он ответит: <Страдать на кресте и умирать — это idioma или свойство не Божественной, а человеческой природы>.
Простые христиане, слыша такое, думают, что Несторий считает Христа только человеком и разделяет лица, что неверно, но вопреки воле самого Нестория выглядит именно так. Странный какой-то святой и неразумный: признав, что Бог и человек соединились в одном лице и перемешались, нельзя отрицать, что свойства природ тоже соединились и перемешались! Иначе как бы Бог и человек соединились в одном лице? От подобных глупостей отучают еще в школе: <Qui concedit antecedens bonae consequentiae, non potest negare consequens>. По-немецки мы скажем: <Если верно одно, то должно быть верно и второе. Если же второе неверно, то и первое не может быть верным>. Если Грета — твоя жена, ты не можешь отрицать, что ее ребенок (если она порядочная женщина) — это и твой ребенок. Если это изучают еще в школе, то, конечно, трудно себе представить, как можно быть таким невеждой. Впрочем спроси правителей и судей, как часто [на суде] стороны признают что-то истинным, отрицая то, что из этого следует.
Можно предположить, что Несторий кривил душой, исповедуя Христа Богом и одним лицом. Но этот гордец не был настолько умен и совершенно серьезно так считал. В одной из проповедей он восклицает: <Не гордись, иудей, ибо ты не смог распять Бога!> Т. е. он как бы говорит, что Христос, конечно, Бог, но Бог не был распят! На соборе перед епископом Кириллом он говорит: <Многие исповедуют Христа Богом, но я никогда не скажу, что Бога два или три>. Это равносильно тому, чтобы сказать: <Иисус — Бог, как исповедуют многие из нас, но я не учу, что Бог рождался дважды или трижды>. Он полагал, как показывает <Tripartita>, что Бог и смерть несовместимы. Ему казалась ужасной мысль, что Бог мог умереть. Он был убежден, что Христос по Своей Божественной природе бессмертен, однако ему не хватало ума это сформулировать. Другие епископы, такие же гордые, как Несторий, не задумывались, как исцелять раны иначе, чем еще больше бередя их.
Если рассуждать логически, выходит, что Несторий считал Христа обычным человеком и двумя лицами, что, однако, неверно. Простой и неученый, он не понимал, что утверждает невозможное, называя Христа Богом и человеком в одном лице, но не признавая за Ним свойств обеих природ. Он признает истинность первого и не желает признавать его следствий, обнаруживая полное непонимание того, что именно он отрицает.
Мы, христиане, должны усваивать Христу в равной степени свойства обеих природ, обеих личностей. Поскольку Христос есть Бог и человек в одном лице, всё, что говорится о человеке, относится к Богу: Христос умер, и Христос есть Бог, значит, Бог умер. Не Бог отдельно, а Бог, соединившийся с человеческой природой. Ибо, если говорить только о Боге, оба утверждения — <Христос есть Бог> и <Бог умер> — будут ложны, поскольку Бог не человек. Несторию кажется странным, что Бог умер, и не менее странно для него то, что Бог стал человеком, ибо тем самым бессмертный Бог приобрел все свойства человека, в том числе подверженность страданиям и смерти. Каким же будет человек, с которым соединяется Сам Бог, если лишится истинных человеческих свойств? Скорее всего, это будет призрак, как ранее учили манихеи. С другой стороны, всё сказанное о Боге должно относиться и к человеку, а именно: Бог сотворил мир и всемогущ; человек Христос является Богом, значит, человек Христос сотворил мир и всемогущ. Это происходит, потому что Бог и человек стали одним лицом, приобретшим свойства обеих природ.
Господи Боже! Мы должны непрестанно радоваться такому благословенному и утешительному учению, не споря, не сомневаясь, и в истинной вере воспевать, славословить и благодарить Бога Отца за несказанную милость, что Он Своего возлюбленного Сына сделал равным нам, человеком и братом. Дьявол в своей злобе старается через гордых, честолюбивых и неисправимых людей отравить и отнять эту любовь и блаженную радость. Да защитит нас Бог! Мы, христиане, должны помнить, что если Бог не стоит на весах, наша чаша опустится на землю. То есть, если за нас умер не Бог, а только человек, мы погибли. Если же на другой чаше весов лежит смерть Бога и умерший Бог, Он опустится долу, а мы поднимемся, как легкая пустая чаша. Он, конечно, может снова вознестись или спрыгнуть с чаши. Однако Он не мог бы сидеть на весах, не стань Он человеком, подобным нам, чтобы можно было говорить о Божьих мучениях, крови и смерти. Ибо Бог по природе Своей не может умереть, но, соединившись в одном лице с человеком, Он умирает, когда умирает единосущный с Ним.
Данный собор осудил далеко не все убеждения Нестория, поскольку занимался исключительно вопросом рождения Бога от Марии. Поэтому летописи повествуют, что собор принял решение считать Марию Theotocos, то есть, <Богородицей> вопреки Несторию, отрицавшему человеческие свойства Бога во Христе, такие как смерть, крест, страдания и прочее, не согласующиеся с Божественной природой. Им следовало бы утверждать не только то, что Мария была Theotocos, но и то, что Пилат и иудеи распяли и убили Бога, и тому подобное. Нестория осудили словами: <Он отрицает, что Христос — Бог и одно лицо>, что, конечно, логично, но сформулировано слишком неловко и странно, и ему остается только обидеться на несправедливость, ведь он никогда не учил ничему подобному, а, напротив, утверждал, что Христос — истинный Бог и вовсе не два лица. За это заблуждение он даже в свое время жестоко преследовал ариан. Ибо невежественные люди не могли сделать логическое заключение, что при отрицании свойств какой- либо природы отрицается и сама природа. Приговор Несторию должен был звучать так: <Несторий признаёт Христа, истинного Бога и человека, одним лицом, но отрицает наличие свойств человеческой природы в Божественной личности Христа, что ложно и равносильно отрицанию самой этой природы>. И не следовало останавливаться только на том свойстве, которое связано с Матерью Марией. Тогда было бы проще понять предназначение этого собора, что, мне кажется, удалось далеко не всем; невозможно это и с помощью Платины и ему подобным.
Мне тоже приходилось сталкиваться к несторианами, упорно убеждавшими меня, что Божественная природа Христа не могла пострадать. Например, Цвингли писал против меня относительно изречения <Verbum caro factum est>. Он никак не хотел, чтобы слово factum употреблялось в отношении Слова, и хотел читать: <Verbum caro facta est>, ибо Бог не может ничем стать. Я тогда еще не знал, что это мнение Нестория, и не понимал того собора, а просто считал это мнение ошибочным, исходя из Святого Писания, Августина и Magistro Sententiarum. Кто знает, сколько еще в папстве последователей Нестория, превозносящих этот собор, не зная, что превозносят? Ибо разум не желает терпеть того, что Бог умер или пострадал как человек, пусть даже по привычке верует, как Несторий, что Христос — Бог.
Сей собор тоже не открыл ничего нового, как мы уже говорили выше, а лишь защитил старую веру от домыслов Нестория, так что не стоит ставить его в пример, а также наделять соборы властью создавать новые постулаты веры. Постулат, о котором мы говорили, был в церкви с самого начала и не был введен заново собором, а сохранялся в Евангелии и Святом Писании. Так, в Евангелии от Луки 1 сказано, что Архангел Гавриил возвестил Марии, что от нее родится <Сын Всевышнего>. Св. Елисавета говорит: <И откуда это мне, что пришла Матерь Господа моего ко мне?> Ангелы в Рождественскую ночь воспевают: <Ныне родился вам Спаситель, Который есть Христос Господь>. Св. Павел в Послании к Галатам, гл. 3, говорит: <Бог послал Сына Своего единородного>. Все эти высказывания, как мне кажется, довольно четко свидетельствуют, что Мария — Мать Бога. Так, Павел в 1 Послании к Коринфянам, гл. 3, говорит: <Власти века сего распяли Господа славы>. Книга Деяний, гл. 20, говорит, что Бог приобрел Себе церковь <Кровию Своею, однако же Бог не имеет крови, если исходить из рассуждений разума. Флп. 2: Христос, будучи равным Богу, <принял образ раба и сделался подобным человекам>. А в детском Символе веры, Апостольском, говорится: <Верую в Иисуса Христа, Сына Его единородного, Господа нашего, зачатого и рожденного Марией, пострадавшего, распятого, умершего, погребенного и т. д.> Здесь перечисляются свойства человеческой природы, но усваиваются они Единородному Сыну Господа, в Которого мы веруем, равно как и в Отца и как в истинного Бога. Довольно об этом соборе.
Четвертый главный собор был созван в Халкидоне Понтийском (примерно через 22 или 23 года после третьего главного собора в Эфесе) императором Марцианом, взошедшим на престол в Константинополе после Феодосия Младшего в 455 году. Так, почти четыре главных собора созывались в течение 130 лет, поскольку Никейский был созван в 327 году. Многие другие соборы созывались прежде, во время и после них самими епископами, без участия императоров. Однако наши четыре не могли бы состояться без императоров. Святые отцы были слишком слабы, им было нелегко уступать друг другу, о чем, к несчастью, свидетельствует история. Впрочем это дает нам особое утешение, чтобы мы не отчаивались: поскольку Святой Дух пребывал в некоторых отцах, а они святые и должны называться святыми, значит и мы будем святы и обретем спасение.
Я был бы счастлив узнать от кого-нибудь, с какой целью был созван четвертый собор, ибо достоверных сведений об этом не сохранилось. <Ecclesiastica> заканчивается первым собором — Никейским, <Tripartita> и Феодорит — третьим собором в Эфесе. С этого момента нам приходится полагаться почти исключительно на папу и его летописи, которым, в силу очевидных причин, трудно верить, ибо они до сих пор продолжают создавать себе величие такими недостойными выдумками, что их вряд ли можно брать за основу. А теперь посоветуйте, как мне, не понимающему цели и достижений данного собора, обрести блаженство? Что стало со святыми и теми христианами, которые на протяжении многих сотен лет не знали, что он постановил? На земле всегда есть святые, а когда они умирают, появляются новые, и так от начала до конца света, иначе было бы ложным утверждение <верую в единую святую христианскую церковь, общение святых> и Христос солгал бы, дав Свое обещание: <Я с вами во все дни, до скончания века> [Мф. 28:20]. Я утверждаю, что на земле всегда где-то живут святые, иначе Царству Христову пришел бы конец, и никто не молился бы Молитвой Господней, не исповедовал бы Символ веры, не принимал бы крещение и причастие, не получал бы отпущения грехов и т. д.
Итак, Платина и другие указывают такую причину: в Константинополе некий аббат (или архимандрит, как его там называют) по имени Евтихий, выдвинул еще одно учение против Нестория, где говорится, что Христос — одна личность только с Божественной стороны, в то время как отцы на соборе утверждали, что Христос — одна личность и имеет две природы, что истинно и составляет основу христианской веры. Однако в папских летописях говорится, что, по мнению Евтихия, когда Божество приняло человеческую природу и стало Христом в одном лице, не осталось ничего, кроме Божества, и Христа следует считать исключительно Богом, а не человеком. Если это мнение Евтихия, то он — еще один грубый Несторий, который учит, что Христос — это и два лица, и одно лицо. Ибо папа Лев в одном письме восклицает, что учения Евтихия и Нестория — это ереси, противоречащие сами себе. Это действительно так, ибо те, кто учат, что Христос — это две личности (или природы) и притом все-таки одна, или что у Христа две природы и притом все-таки одна, те не только противоречат друг другу, но и самим себе.
Если бы паписты знали, что Несторий и Евтихий ничего подобного не думали, они бы воздержались от своих слов и выразились бы более ясно и притом в terminis propriis, т. е. употребили бы собственные слова эти двух людей. Потому что еретики думают, что их несправедливо обижают и пытаются одурачить, ложно истолковывая их слова, как я уже говорил выше о Нестории.
Евтихий не считал, что у Христа одна природа. По словам самих папистов, он исповедовал две природы Христа: Божественную и воспринятую человеческую. Кто исповедует это, уже утверждает, что у Христа более одной природы. По мнению Евтихия, позже у Христа осталась только Божественная природа, но паписты обходят молчанием этот факт, и получается, что Евтихий считал, что у Христа все- таки одна природа, а не две. Отсюда и летописи становятся маловразумительными, и никто уже не понимает, что имел в виду Евтихий, а что паписты. Непонятен и смысл созыва собора. Конечно, его можно извлечь из исторических повествований о соборах и писем пап, однако папским летописцам не следовало бы писать так неуклюже и прямолинейно и бормотать перед нами свои слова. Из всего этого можно понять, пожалуй, только одно: они разобрались в соборе так же великолепно, как и я.
Скажу вам, что я думаю. Буду прав — хорошо, если нет — христианская вера от этого не пострадает. Евтихий, как и Несторий, ошибался относительно свойств, только иначе. Несторий не признавал человеческих свойств в Божественной природе Христа, хотя достоверно известно, что Христос — Бог и человек. Евтихий не желал приписывать Божественных свойств человеческой природе, хотя и он соглашается, что Христос — истинный Бог и человек. Например, если я скажу, что Слово, Сын Божий, сотворил небо и землю, равен Отцу в вечности, Ин. 1, а также что Слово, этот же самый Сын Божий, есть истинный человек, Ин. 1, в этом Евтихий со мной соглашается. Если же я продолжу и стану проповедовать, что тот же самый человек Христос — Творец неба и земли, то Евтихий, восстав и разгневавшись оттого, что я сказал: <Человек сотворил небо и землю>, скажет: <Нет, сие Божественное свойство (сотворить небо) не положено человеку>. Он не обращает внимания на то, что он только что признал Христа истинным Богом и человеком в одном лице, и не соглашается с выводом или consequens bonae consequentiae?
Ибо кто исповедует, что Бог и человек — одно лицо, тот, в силу соединения двух природ в одном лице, должен признать, что этот человек Христос, рожденный от Марии, является Творцом неба и земли, ибо Он стал этим в единой личности, а именно, Бог, сотворивший небо и землю. Этого вывода Евтихий не понимает, хотя твердо убежден, что Христос — Бог и человек. Он не видит, что, отмежевывая Божественные свойства от человеческой природы Христа, он неизбежно отрицает человеческую природу Христову. Таким образом, лицо разделяется, и Христос перестает быть человеком. Вот что имеют в виду пишущие о Евтихии, что он устранил из Христа человеческую природу, scilicet in consequenti, хотя признаёт, scilicet in antecedenti, что Божественная и человеческая природы составляют единого Христа, единую личность и две природы. Одним словом, кто признаёт наличие во Христе двух природ, Бога и человека, должен признавать за Ним свойства обеих природ, ибо Бог и человек не могут не проявлять своих свойств. Поэтому Нестория и Евтихия с их заблуждениями и доводами следует осудить.
Правда в том, что Евтихий, наверное, испытывал больше нападок, чем Несторий, ведь свойства человеческой природы Христа были намного более очевидны: Он ел, пил, спал, печалился, страдал, умер, был погребен и так далее. Теперь Он сидит одесную Бога и в вечности уже не ест, не пьет, не страдает, никогда не умрет. И с нами будет то же, когда мы перейдем от страданий этого мира в другую жизнь, 1 Кор. 15. Это свойства временные, преходящие, но природные свойства останутся: тело и душа, кожа и волосы, кровь и плоть, мозг и кости, и все члены, которые по природе имеет человек. Посему следует говорить: человек Христос, по плоти и крови рожденный от Марии, Творец небес и земли, превозмог смерть, уничтожил грех и разрушил ад, что мог сделать только Бог согласно Своей Божественной природе. Те же свойства достойно и по- христиански приписывать Рожденному по плоти от Марии, ибо Он — одна личность, а не две.
Например, твой сын Петр зовется ученым, но это свойство его души, а не тела. Евтихий сказал бы тебе: <Не Петр ученый, а его душа>. А Несторий бы добавил: <Я не сына твоего наказывал розгой, а его тело>. Похоже, из Петра хотят сделать две личности, сохранив одну природу. Это бессмыслица и глупость, свидетельство недостатка логики. Однако подобное заблуждение не редкость и в других областях, когда признают какой-то факт, но отрицают его последствия, как было сказано, antecedente concesso negare consequens. Сегодня мы видим многих великих и ученых людей, свободно и твердо исповедующих наше учение о вере, спасающей без заслуг исключительно по благодати. Однако мысль о закрытии монастырей, прекращении служения святым и тому подобное им не нравится, хотя это логически вытекает из предыдущего, ведь если никто не спасается иначе как верой, монашеская жизнь не может сделать человека праведным. Зачем она тогда нужна? Что в ней проку?
Я тоже признаю свои ошибки и не буду неблагодарно умалчивать о собственной глупости. Двадцать лет назад я, как и сейчас, учил, что одна только вера без дел дает праведность. Но если бы тогда мне встретился человек, который учил бы, что монашество — это идолопоклонство, а месса — мерзость, я не стал бы, конечно, участвовать в сожжении еретика, но согласился бы, что он получил по заслугам. Я, круглый дурак, не понимал: то, что делает одна вера, не в состоянии сделать ни монашество, ни месса. Хуже того, я сознавал, что это всего лишь человеческие дела и учения, но не придавал большого значения добрым делам, заповеданным Богом и совершаемым в вере. Я показал себя Несторием и Евтихием (хоть и в другом), когда признавал одно, отрицая другое, являющееся следствием, как Несторий называет Христа Богом и человеком, но не хочет признавать следствие, что этот Бог родился и умер.
Лютер бранит папистов за то, что они не учат ни христианской вере, ни добрым делам, а те, в свою очередь, порицают Лютера еще более гневно, что он не учит христианской вере и запрещает добрые дела. В чем загвоздка? Почему же они не заодно, раз заявляют одно и то же? Не кажется ли тебе, что здесь <Несторий> снова заблудился в свойствах? Лютер хочет добрых дел, но они не должны носить славных Божественных свойств, таких как искупление грехов, умилостивление Божьего гнева и оправдание грешников, ибо эти свойства принадлежат Другому, называющемуся <Агнцем Божьим, несущим грехи мира>. Такими свойствами обладают только кровь и смерть Христа. У добрых дел другие свойства, заслуги и награда. Паписты с этим не соглашаются и утверждают, что добрые дела искупают грех и делают людей праведными. Они кричат, что Лютер не учит добрым делам, а запрещает их. Они не понимают следствия: учить добрым делам, искупающим грех, это все равно что не учить добрым делам, ибо такие добрые дела — nihil in rerum natura, ничто, пустое место. Следовательно, настойчиво уча добрым делам и проповедуя оные, никаким добрым делами они не учат.
Вот тебе логика Нестория, который признает посылку, но отрицает следствие, чем делает ложной и посылку. При правильном логическом выводе, если верно одно, то должно быть верно и другое. А если неверно последнее, значит неверно и первое. То, что добрые дела искупают грех, они не просто признают — они твердят об этом неустанно. Но при этом они осуждают вторую часть [логического вывода] — заключение, что такие дела не только не добрые, но вообще не являются делами, они вообще ничто. Из вышесказанного неоспоримо следует, что добрые дела, искупающие грех, не являются добрыми делами. Это так же верно, как следующее заключение: qui docet id, quod non est, docet nihil — кто учит тому, чего нет, не учит ничему. Применительно к вере можно сказать: кто учит вере, спасающей при помощи дел, не учит никакой вере, ибо вера, спасающая через дела, — ничто.
Объясню еще проще. Некоторые судьи признают за священниками право жениться, но отрицают следствие такого брака: то, что дети должны становиться наследниками. Это равносильно тому, чтобы сказать: брак священника — это блуд. Если есть брак, то ребенок должен быть наследником. Нет наследования — нет и брака. В школах такое [разрушение силлогизма] определяется следующим образом: <negare consequens antecedentis concessi in bona consequentia> и <destructo consequente retinere antecedens>. Это невозможно, а того, кто так поступает, называют грубым и невежественным человеком. Этим страдали Несторий и Евтихий, и многие другие. Оба совершенно искренне считали Христа Богом и человеком в одном лице, как указывают все летописи и творения соборов, но не могли принять следствия, что Богочеловек был распят и сотворил небеса, ведь Бог не мог быть распят, а человеку не под силу сотворить небеса.
Что мы скажем о себе? Апостолы Иерусалима и многие тысячи иудеев сделались праведными только через веру, то есть, благодатью Христа, но и у них были в крови Нестории и Евтихии. Они не видели, что законы Моисея ничего не прибавляют к спасению, а самого Моисея наделяли свойствами, присущими только Агнцу. Они говорили, что для спасения язычники должны обрезываться и соблюдать законы Моисея, тем самым отрекаясь от Христа и Его благодати, как Павел говорит в Гал. 2[:21]: <Если законом оправдание, то Христос напрасно умер>, а в Рим. 11[:6]: <Если по благодати, то не по делам>. Но в Иерусалиме говорят: <Конечно, только по благодати, но и только по делам, ибо без Закона нельзя обрести блаженство, хоть блаженство обретается только по благодати без дел>. Говорить так — попросту давать самому себе пощечину, не понимать, о чем говоришь. В школах это называют (как было сказано) <antecedens concedere и consequens negare> или <consequens destruere и antecedens affirmare>. Никто не может одновременно говорить <да> и <нет>, если только он не невежда или отчаянный насмешник.
Так поступают мои оппоненты: красиво и, по всей видимости, искренне проповедуют о благодати Христа, прощении грехов и обо всем, что относится к искуплению. Однако следствий этого они бегают, как сатаны, когда приходит время рассказать людам о третьем артикуле — освящении, о новой жизни во Христе. Им кажется, что людей не следует пугать и огорчать. Нужно, мол, всегда утешительно проповедовать о благодати и о прощении грехов во Христе и ни в коем случае не употреблять слов вроде: <Слушай, ты что, хочешь быть христианином и при этом оставаться прелюбодеем, распутником, пьяной свиньей, высокомерным, жадным, ростовщиком, завистником, мстительным и злобным?> Нет, наши проповедники говорят: <Слушай, если ты — прелюбодей, распутник, скряга или еще какой грешник, но при этом веруешь, значит ты спасен и тебе не нужно бояться Закона. Христос все исполнил!>
А теперь, друг любезный, скажи, разве это не признание посылки и отрицание следствия? Разве это не значит отнимать и уничтожать Христа тем вернее, чем больше Он превозносится в проповеди, одновременно говорить <да> и <нет>? Христос ничто для того грешника, который после прощения грехов не оставляет их и не начинает вести новую жизнь. Как славно они проповедуют Христа с логикой Нестория и Евтихия! Христос у них Христос и не Христос. У них хороши проповеди на Пасху, но плохи на Троицу, ибо они проповедуют не <освящение Святым Духом>, а только искупление в Иисусе Христе, хотя Христос (Которого они справедливо превозносят) есть Христос, то есть, Он заслужил искупление от греха и смерти, чтобы Дух Святой превратил ветхого Адама в нового человека, чтобы мы умерли для греха и жили для праведности, начав на земле и достигнув совершенства в другой жизни, как пишет Павел. Христос приобрел для нас не только gratiam, благодать, но и donum, <дар Духа Святого>, чтобы мы не только имели прощение грехов, но и избавлялись от них. Кто не прекращает грешить и продолжает жить по-старому, тот, должно быть, воспринимает Христа таким, каким его воспринимают антиномисты. Настоящего Христа там нет, даже если все ангелы станут вопить: <Христос, Христос!> И с этим новым <Христом> такой человек непременно будет проклят.
Видишь, как хромает логика, когда дело касается высоких материй, превосходящих наше понимание и непривычных, где мы одновременно и верим, и не верим. Зато в низком мы очень хорошо разбираемся. Как бы ни был невежествен крестьянин, он понимает: кто дает мне грош, не дает гульден. Он хорошо видит посылку и следствие. Наши же антиномы не видят, что проповедуют Христа без Святого Духа, позволяя людям вести прежнюю жизнь, но объявляя их спасенными. По логике причинно-следственных связей христианин имеет Святого Духа и ведет новую жизнь, а в противном случае, человек должен понимать, что он без Христа. Однако эти ослы хотят превзойти таких логиков, как магистр Филипп и Аристотель. Я уж молчу о Лютере, поскольку папа уважал только их логику, которая для меня чересчур высока! От логики Нестория и Евтихия страдают все, особенно это касается Священного Писания. В других областях она оправдывает себя лучше, хотя и досаждает судьям и правителям в тонких вопросах, когда им приходится слышать одновременно <да> и <нет> и пытаться различать, что есть что.
Если Евтихий и Несторий гордо и упрямо настаивали на своем (чего я не могу утверждать на основе прочитанных летописей) после решения епископов, их следовало бы осудить не только как еретиков, но и как глупцов. Если же они не настаивали на своем (как свидетельствуют о Евтихии творения собора), но епископы не наставляли заблудших с любовью по совету Апостола Павла [Гал. 6:1], то епископам этим придется однажды ответить перед единственным праведным Судией за свою гордость и поспешность в таком деле (ведь соборы имеют громадный авторитет, а на этом присутствовало шестьсот тридцать епископов), хоть и рассудили они об этом вопросе правильно.
Помнится, магистр Иоганн Везельский, который был проповедником в Майнце, а еще ранее благодаря своим книгам был властителем дум в высшей школе в Эрфурте, от которой и я получил степень магистра, был осужден этими бессовестными, высокомерными душегубами, именуемыми <hereticae pravitatis inquisitores> (а я бы сказал: <inventores>), монахами-проповедниками, только за то, что не хотел говорить: <Credo Deum esse>, но говорил: <Scio Deum esse>, ибо все школы придерживались мнения, что <Deum esse per se notum est>, как и св. Павел сказал в Рим. 1:[19]. А про то, как босоногие убийцы в Эйзенахе обошлись с Иоганном Гилтеном, написано в Апологии.
Положим, нежданно-негаданно придет к нам с тобой какой-нибудь достопочтенный человек, умеющий как следует всё затуманить неумелыми речами, и скажет: <Должен вам сообщить такую вещь: тот, кто учит, что человек, если он стал совершенно святым, может не только творить чудеса, но и сотворить из ничего небо и землю, ангелов и вообще всё сущее, тот проповедует новое учение>, как утверждали и некоторые схоласты, lib. 4. И, что еще хуже, скажет, что прежний истинный Бог умер и т. д. Тут мы с тобой скажем, что это не иначе сам черт со своей матерью [ведут такие речи]. Сказано же в Писании: <Я — Господь, Я не изменяюсь> [Мал. 3:6]. И у св. Павла: <Qui solus habet immortalitatem>. О чем тут еще говорить? Один лишь Бог живет, Он и есть сама жизнь. А он на это: <Так вы же сами так учите, говоря, что Христос — совершенно святой человек, сотворивший небо и землю, и, более того, Он — истинный Бог, умерший за вас на кресте!> Видишь, как совершенно неожиданно мы с тобой стали злоречивыми Несторием и Евтихием, исповедующими и то, и другое — и то, что Христос (Бог и человек, единая личность) умер за нас, и то, что Он сотворил небо и землю, хотя выше мы сказали, что только черт со своей матерью могут сказать, что какой-то человек сотворил небо и землю и умер, будучи Богом, а ведь это — неизбежное заключение или следствие того, что мы верим во Христа-Богочеловека как в единую личность. Вот как idiomata неожиданно приводят в недоумение и сбивают с толку нерассудительных людей. В данном случае следует смиренно продолжать разъяснять дальше, а не осуждать горделиво тех, кто заблуждается. Дай Бог, чтобы я ошибся, но боюсь, что в Последний день некоторые еретики будут судьями, а епископы-судьи будут осуждены. <Непостижимы суды Бога и неисследимы пути Его> [Рим. 11:33], однако известно, что Он <гордым противится, а смиренным дает благодать> [1 Пет. 5:5]. Особенно же на соборах и церковных съездах люди не должны действовать, будучи движимы неумеренным рвением, завистью или гордостью, потому что Бог этого не потерпит.
Вот такие у меня мысли о Евтихии. Если я не попал в точку, стало быть промахнулся, и это скорее их вина. Значит надо им было изложить всё более чинно и записать скрупулезнее, чтобы лучше можно быть понять. А что бы мы делали, если бы [творения] этого собора не сохранились? Христианская вера от этого не сгинула бы. До нас много чего не дошло, и даже более полезного, чем этот собор. Сам св. Августин сетует, что не находит у своих предшественников почти ничего, что помогло бы ему против Пелагия, а ведь о таких важных вопросах наверняка много было сказано. Я лично придерживаюсь вышеизложенного мнения на основании слов Римского епископа Льва, который пишет, что ереси Евтихия и Нестория были взаимно противоположными или противоречащими друг другу, а также самим себе. Из <Tripartita> точно известно, что Несторий исповедовал Христа истинным Богом и человеком, причем ревностно, и не был из числа ариан, которые вообще не считали Христа Богом. Он их гнал и преследовал, применяя даже убийство и насилие. Ересь его произошла оттого, что idiomata приводили его в недоумение, его смущало то, что Бог родился от женщины и был распят. Следовательно, ересь Евтихия следует понимать как противоречие в таком смысле: он тоже считал Христа Богом и человеком, но не хотел наделять человека свойствами Божеской природы, тогда как Нестор[ий] в свою очередь не хотел применять к Богу idiomata человеческой природы в единой личности Христа. Вот в чем заключались их взаимная противоположность и внутреннее противоречие.
Если же он имел в виду, что он напрочь отрицает человеческую природу Христа, значит его ересь — это не просто противоречие несторианской ереси. Стало быть, он совсем потерял ум и помешался, если, признавая, что во Христе Божество объединено с человечеством, он одновременно считал, что природа остается или становится только одна — Божественная. Это было бы не только против Нестория, но против всех верующих и неверующих, против всех еретиков и правоверных христиан, против всех язычников и людей, ибо такому не учил никто. Поскольку же в своем изложении событий они сами свидетельствуют, что Евтихий исповедовал во Христе Божество и человечество, объединенные в единой личности, но при этом пишут также и второе, словно хотели, чтобы это невозможно было понять, значит и мы это тоже не поймем. Да и что нам с того, если этот вопрос у нас все равно трактуется правильнее? Евтихий сказал на соборе, что он выразил это не теми словами, что ставят ему в вину, т. е. что он отрицал человеческую природу Христа. Отсюда можно понять, что, хотя он и заблуждался, он не желал отрицать человечество Христа. Такому человеку, как доктор Лютер, очень хотелось бы узнать у папских писателей, как они сами могут верить собственным словам, если они говорят, что Несторий признавал во Христе две личности и в то же время только одну, что Евтихий признавал две природы Христа и в то же время только одну. Я думаю, право, что диалектики из них такие же, как Несторий и Евтихий. Я уж не говорю про теологию, наверняка они вообще антилогики.
Возвращаясь к собору, еще раз обратим внимание, что собор не утверждал никаких новых артикулов веры, так что здесь опять не видно примера, который позволял бы дать соборам право обременять христиан новыми артикулами. Ибо этот артикул гораздо полнее и убедительнее представлен в Писании, Ин. 5[:27]: <Отец дал Ему власть производить суд, потому что Он есть Сын Человеческий>. По рассуждению Евтихия, Христос здесь должен был сказать: <:потому что Он есть Сын Божий>, ибо производить суд — это idioma Божественной природы, а не человеческой, однако Христос относит сие к Своей человеческой природе, а именно — к Сыну Человеческому, т. е. Сыну Девы Марии. В Мф. 22[:43] Христос спрашивает фарисеев, как такое возможно, чтобы Давид называл Христа, Который должен был стать его сыном и семенем, своим <Господом>. Если Он — сын или семя Давида, как же Он сидит одесную Отца? По этому поводу Евтихий должен был бы сказать: <Семя Давида не может сидеть одесную Отца, а может только Сын Бога>, хотя он и признавал, что Сын Бога и Давида — это одно лицо, а там, где сидит это лицо, там сидит Сын Бога и Давида. Евтихий не видит этого вывода, поэтому о нем стали думать, что он не считает Христа человеком и видит в Нем только Божественное лицо и естество, хотя у него не было такого намерения.
Словом, все пророки, всё Писание, свидетельствующее о том, что Христос, или Мессия, владеет вечным Царством, избавлением от грехов, смерти и ада, — все они против Евтихия, ибо все они говорят: <Семя жены будет поражать змея в голову, Быт. 3[:15], т. е. Оно победит грех, смерть, дьявола и ад. Это — idiomata Божественной природы, а не семени жены. Весь мир благословится в семени Авраама, Быт. 22, и опять же это означает, что грех, смерть, ад, проклятие Божье будут устранены. И снова это idiomata не семени Авраамова, но естества Божьего. К тому же, есть славные, убедительные пророчества Давида, Исаии, Иеремии [Иер. 23:5] и всех пророков, говорящие о семени Давидовом, что Оно произведет вечную праведность, т. е. упразднит смерть, грех и ад. Все это сплошь idiomata Божественного величия и естества, однако во всем Писании они усваиваются Сыну Давидову, Христу, Сыну Девы Марии. Даже если у меня не будет [постановлений] этого собора или если я неправильно его пойму, у меня все равно есть Писание, а его я понимаю правильно. По нему же должен равняться и собор. Оно для меня вернее всех соборов.
Кто хочет, тот пусть дальше читает историю соборов самостоятельно. Меня это чтение привело в расстройство — столько там было бесконечных споров, беспорядка и неразберихи, что я уже начинаю верить Григорию Назианзину (наставнику св. Иеронима), который жил в то время, видал и соборы получше, и отцов, и все же написал: <По правде говоря, я считаю, что от всех этих епископских соборов следует бежать прочь, ибо я не видел, чтобы соборы кончались чем-нибудь хорошим — дурное не упраздняется, одно тщеславие, да споры о том, кто кого главнее:>. Я удивляюсь, как его до сих пор не объявили отъявленным еретиком за такие слова. Однако то, что он говорит о тщеславии епископов, об их чванстве, препирательствах и ожесточении, всё это правда. Этот собор тому пример. Поэтому те, кто правильно учит или сохраняет правильное учение, совершенно не обязательно должны считаться святыми, ведь и Валаам верно пророчествует, и Иуда — настоящий Апостол, и фарисеи, воссевшие на седалище Моисеевом, тоже правильно учат, Мф. 23. Поэтому и нам для нашей веры надобно иметь нечто большее и более надежное, чем соборы, а именно — Священное Писание.
То, что он был прав, когда говорил, что не видел, чтобы соборы приводили к чему-нибудь полезному, подтверждается историей. До Никейского собора ересь Ария была шуткой по сравнению с тем бедствием, которое они учинили после собора, как уже рассказывалось выше. То же самое было и с другими соборами, например, в случае с Македонием и Несторием. Партия, которая подвергалась осуждению, сплачивалась от этого еще сильнее. Желая оправдаться и снять с себя осуждение, они раздували пламя пуще прежнего, кипя злобой на соборы, которые неправильно их поняли. Подобное произошло и у нас, немцев, с Констанцским собором, когда папу подчинили собору и отправили в отставку, а его тирания и симония были осуждены. С тех пор папу обуяли семь еще злейших бесов, а его тирания и симония стали только сильнее: он пожирает, грабит и обирает все обители, монастыри и церкви, продает отпущения, благодать, право, Бога, Христа, Святого Духа, предает и запутывает императора и королей, причиняя им ущерб, воюет, льет кровь, умерщвляет тела и души. Всё это дает понять, что за бог хозяйничает в Риме. Вот и получаем мы, немцы, свою плату за то, что смещали и поправляли [reformirt] пап. Я даже думаю, что исход собора получился хорошим: в другой раз сместите еще каких- нибудь пап и поправьте [reformirt] их, и, если им мало было семи бесов, они соберут на вас семьдесят семь легионов, если только еще какие-нибудь бесы смогут в них поместиться, а то, может быть, бесов в них уже и так полным-полно. Вот какая реформация произошла на Констанцском соборе.
Итак, мы рассмотрели четыре главных соборы и те причины, по которым они собирались. Первый, Никейский, защитил Божество Христа от Ария. Второй, Константинопольский, защитил Божество Святого Духа от Македония. Третий, Эфесский, защитил единую личность Христа от Нестория. Четвертый, Халкидонский, защитил две природы Христа от Евтихия. Однако ни одного нового артикула веры ими издано не было, так как эти четыре артикула гораздо полнее и убедительнее представлены в одном только Евангелии св. Иоанна, даже если бы об этом ничего не написали остальные евангелисты и св. Павел со св. Петром, которые, впрочем, так же убедительно обо всем этом учат и свидетельствуют вместе со всеми пророками. Раз уж четыре главных собора (по постановлению римских епископов приравниваемые к четырем Евангелиям, будто эти постулаты вместе со всеми прочими артикулами не представлены гораздо полнее в Евангелиях или будто соборы взяли всё это не из Евангелий — вот как великолепно понимают эти ослы-епископы, что такое Евангелия и соборы!) не желали и не могли ни создавать, ни постановлять ничего нового в области артикулов веры, по их же собственному признанию, то тем более нельзя давать таких полномочий другим соборам, которым следует отводить более скромное место, если те четыре собора являются и именуются главными.
Таким же образом следует относиться ко всем прочим соборам, большим ли, малым ли, чтобы они, будь их хоть много тысяч, не постановляли ничего нового ни в области веры, ни в области добрых дел, но под началом Христа как высшего Судии и величайшего Епископа защищали древнюю веру и древние добрые дела согласно Священному Писанию, ну и разве что принимали необходимые на данный момент решения по чисто практическим вопросам, относящимся не к вечности, а к земной, бренной жизни, что, впрочем, должно делаться не только на соборах, но во всех приходах и училищах. Если же они постановляют что-то новое в области веры или добрых дел, значит там явно присутствует не Святой Дух, но дух нечистый со своими ангелами. Это значит, что они действуют без Священного Писания и даже против Священного Писания, как сказал Христос: <Кто не со Мною, тот против Меня>. Святой Дух не знает ничего больше, кроме того, что знал св. Павел, сказавший в 1 Кор. 2[:2]: <Не знаю ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого>. Святой Дух дан не для того, чтобы внушать или преподавать нам что-то помимо Христа, но чтобы учить нас Христу и напоминать нам о Христе, в Котором <сокрыты все сокровища премудрости и ведения> [Кол. 2:3]. Вот кого Он должен перед нами прославлять, не превознося наш разум и наше мнение и не превращая их в идола.
Посему подобные соборы, выходящие за рамки Писания, — это соборы Каиафы, Пилата и Ирода, как говорят апостолы, Деян. 4[:26]: <Convenerunt in unum adversus Dominum>, совещались или собирали совет против Бога и Христа Его. И все евангелисты пишут, что первосвященники и фарисеи совещались или собирали совет, как бы им убить Христа, о чем предвозвещал Давид в Псалме 2[:2 сл.], что станут совещаются против Господа и против Помазанника Его, назовут проповедь Христову узами и оковами, расторгнут их и свергнут с себя. Именно такими, по большей части, были соборы Римского папы, на которых он ставит себя вместо Христа главою церкви, ниспровергает и расторгает Священное Писание, о чем свидетельствуют его постановления: например, в Констанце он осудил [причащение мирян под] обоими видами таинства, еще раньше он растерзал, запретил и осудил брак, а Христа и вовсе распял да закопал.
Итак, мы подошли к главному вопросу, ради которого я пишу эту книжицу. Что такое собор или в чем состоит его функция? Ведь если ему не полагается издавать новых артикулов веры, не получается ли, что весь мир до сих пор обманывался? Ведь весь мир знает и подчиняется только тому, что постановляет собор, будь то артикул веры или по крайней мере какое-нибудь дело, считающееся необходимым для спасения. Получается, что человек, не исполняющий соборного постановления, никогда не сможет спастись, будучи ослушником Святого Духа, Наставника собора. Итак, вот что я скажу: я с чистой совестью считаю, что ни один собор (как уже было сказано выше) не полномочен утверждать новые артикулы веры, потому что этого не делали четыре главных собора. Посему я хотел бы выразить здесь свое мнение и ответить на главный вопрос следующим образом:
Во-первых, собор не полномочен утверждать новые артикулы веры, невзирая на то, что на нем присутствует Святой Дух. Ибо даже Апостольский собор во Иерусалиме, Деян. 16, не постановил ничего нового в вопросах веры, но, как заключил св. Петр, все их предки веровали в артикул о том, что спасаться надлежит без Закона, только по благодати Христа.
Во-вторых, собор полномочен и даже обязан подавлять и осуждать новые артикулы веры, согласно Священному Писанию и древней вере, подобно тому, как Никейский собор осудил новый артикул Ария, Константинопольский — новый артикул Македония, Эфесский — новый артикул Нестория, Халкидонский — новый артикул Евтихия.
В-третьих, собор не полномочен заповедовать новые добрые дела и не может этого сделать, потому что все добрые дела в предостаточной мере уже заповеданы в Священном Писании. Какие еще можно придумать добрые дела, кроме тех, которым Святой Дух научил в Священном Писании, как то: смирение, долготерпение, кротость, милосердие, верность, вера, благость, мир, послушание, целомудренность, воздержание, щедрость, служение и т. д., одним словом, любовь? Какое можно придумать доброе дело, которое не содержалось бы в заповеди о любви? Если оно без любви, что это за доброе дело? Ибо, по учению св. Павла, любовь есть <исполнение всех заповедей>, как сказал и Сам Христос в Мф. 5.
В-четвертых, собор полномочен и даже обязан осуждать злые дела, противоречащие [принципам христианской] любви, согласно Священному Писанию и старинному обычаю церкви, и наказывать таких людей, подобно как постановлением Никейского собора были наказаны тщеславие и прочие пороки епископов и дьяконов. Здесь, однако, следует говорить о двух видах злых дел. Одни дела являются и именуются откровенно злыми, как то: жадность, убийство, прелюбодеяние, тщеславие и тому подобное. Такие дела, как известно, осуждались соборами, ибо они осуждаются и независимо от соборов — в Священном Писании, а также наказываются по светскому праву. Но, наряду с этим, есть еще новые добрые дела, которые, хотя и не именуются злыми, суть злые пороки красивой и благородной наружности, святое идолопоклонство, придуманное особенными и даже странными святыми, одним словом, белый дьявол и светлый сатана. Такие злые дела (назову их: <новые добрые дела>) должны осуждаться на соборах самым строгим и суровым образом, потому что они заключают в себе опасность для христианской веры и смущение для христианской жизни, придавая им обоим уродливый и жалкий вид.
К примеру, если слабодушный христианин слышит или видит какого-нибудь отшельника или монаха, ведущего особый, аскетический образ жизни — сверх того, чем занимались древние христиане, ведя обычный образ жизни, — он смущается в душе и думает, что, по сравнению с этим новоявленным святым, образ жизни всех древних христиан ничтожен или совершенно недуховен и опасен [для души]. Отсюда разошлось по всему миру следующее нечестивое мнение. Живет, например, какой-нибудь христианин, будь то горожанин или крестьянин, имеющий правую, чистую веру во Христа и творящий правильные древние добрые дела, заповеданные Богом в Писании, как то — смирение, терпение, кротость, целомудренность, любовь и верность по отношению к ближнему, усердие и старательность на службе, на своей должности, в своем призвании или сословии. Он-то и есть подлинный святой христианин, какие были издревле. И, тем не менее, он считается дрянью и ничтожеством в сравнении с этим новоявленным <святым> христианином, высокомерным, тщеславным, гневливым, нетерпимым, ненавидящим, разжигающимся похотью, много о себе возомнившим и ложным, хотя и прикрывающимся особенной одеждой, пищей, постами, [жесткой] постелью, особенным поведением и тому подобными новыми <добрыми делами>. Таковых сам св. Павел называет надменными и самовольничающими святошами, которые избирают для себя собственный, новый образ жизни и служение Богу, не заповеданные Богом, сверх древнего, правильного, обычного образа жизни и служения Богу в христианской церкви, Богом учрежденных и заповеданных.
Возможно, посреди этих новых, [духовно] опасных дел избранные все-таки сохранялись, однако им пришлось сбросить с себя эту новую <шкуру> и обрести спасение в <шкуре> старой, христианской, как было со св. Антонием, когда он понял, что какой-нибудь александрийский сапожник или кожевник — более хороший христианин, чем он со своим монашеством. Как он сам признавался, он продвинулся не так далеко, как этот самый сапожник. Также и великий святой Иоанн, Primus Eremita, пророчествовавший при императоре Феодосии, высоко хвалимый св. Августином, — когда люди, одним из которых был св. Иероним, дивились его аскезе, он ответил: <Что особенного ищете у нас? Не лучше ли вам в ваших общинах, когда вам проповедуют Писание и пример апостолов и пророков?> Если человек похвалил обычных христиан простого звания, значит он <снял> с себя капюшон и покорился Священному Писанию. Также и Пафнутию пришлось узнать, что он подобен скрипачу, который оказался убийцей, а также двум женам, легшим со своими мужьями в ту же ночь. Он был вынужден сказать: <Нельзя презирать никакие звания>. То же самое было и со св. Бернаром, Бонавентурой и, несомненно, со многими другими благочестивыми людьми, когда они, почувствовав в конце концов, что их новая святость и монашество не смогли устоять перед грехом и смертью, ползли ко кресту и обретали спасение в древней христианской вере безо всей этой новой святости, о чем свидетельствуют многие высказывания св. Бернара.
Мы не видим, чтобы эти новые добрые дела осуждались на каких-нибудь соборах, прежде всего на первых четырех, разве что один или два малых собора, как, например, собор 20 епископов в Гангре (творения которого недавно печатались), сделали что-то по этому поводу. Однако гораздо чаще они позволяли новой святости брать верх, доколе христианская церковь стала почти неузнаваемой, и, как нерадивые садовники, позволили <водяным побегам> возобладать до такой степени, что старое, истинное древо терпит урон и гибнет. Еще до св. Антония монашество распространилось настолько, что уже на момент проведения четвертого собора даже в Константинополе существовало аббатство, где вышеупомянутый Евтихий был аббатом (хотя тогда это были не каменные имперские замки, какими потом стали монастыри), потому что его называли <архимандритом>. Mandrae — это, кажется, простая изгородь или загон для скота, устраиваемый из кустарника или веток, овчарня. Там и кормился со своей братией Евтихий, старший в этом <загоне>, ведя уединенную жизнь. Это [слово] объясняет, что представлял собой монастырь в те времена, когда монастыри еще не обносились стенами, наподобие зaмка.
То, что бывает в обычном саду, когда водяные побеги или волчки вырастают гораздо выше истинных и плодоносящих побегов, происходит и в саду церковном: эти новоявленные святые, которые тянутся в другую сторону, но всё также желают быть христианами и питаться соком дерева, гораздо более прибавляют в весе, чем истинные святые, какие были издревле, исповедующие христианскую веру и ведущие христианский образ жизни. И раз уж об этом зашла речь, должен я указать и на то, чтo заметил в исторических хрониках. Св. Бернар был аббатом на протяжении 36 лет, за это время он открыл 160 монастырей своего ордена. Хорошо известно, что представляют из себя картезианские монастыри: возможно, в те времена они и были поскромнее, теперь же — чистые княжества. И больше скажу. В то время при императорах Генрихе Третьем, Четвертом и Пятом всего за 20 лет возникло четыре княжеских монашеских ордена, таких как grandimontenses, реформированные canonici regulares, картезианцы и цистерцианцы. Что же произошло за лежащие между нами и ними 400 лет? Думаю, можно сказать, что монахи сыпались на землю как дождь и снег, и было бы совершенно не удивительно, если бы не осталось ни города, ни деревни, где не было бы монастыря, а то и двух, или как минимум terminarius или stationarius.
Исторические хроники распекают кайзера Валентиниана за то, что тому монахи были необходимы для ведения войны. Да, любезный, слишком много развелось тогда праздных людей. Как пишут о некоторых французских королях, им приходилось запрещать людям уходить в монастырь, в особенности же крепостным, ибо те под капюшонами искали свободы и дружно бежали в монастыри.
Мир желает быть обманутым. Хочешь наловить малиновок и множество других птиц, посади на птицеловку или на обмазанный клеем шесток сову или сипуху, и получится всё великолепно. Вот и дьявол, если желает уловить христиан, тоже должен надеть монашеский капюшон или (по словам Христа) принять на себя мрачное лицо [Мф. 6:16]. И тогда эти совы и сипухи вызывают в нас гораздо больше удивления, чем истинные страдания, кровь, раны, смерть и воскресение, которые мы видели и о которых слышали в Господе нашем, Иисусе Христе, пострадавшем за наш грех. И, отпадая в бесчисленном количестве и со всей прытью от христианской веры, мы летим к новой святости, то бишь к дьяволу в ловушку или на шесток. Нам же постоянно необходимо что-то новенькое, а смерть и воскресение Христа, вера и любовь — всё это уже старо, общеизвестно и потому теряет для нас свою ценность. Нам потребны (как говорит Павел) новые льстецы. Да так нам и надо, если уши наши чешутся в предвкушении чего-то новенького, так что старую добрую истину мы уже и слышать не хотим, ut acervemus и навьючить на себя огромные количества новых учений, что происходило тогда и будет происходить впредь. Ибо последующие соборы, в особенности папские (а после сего они практически все папские), подобные новшества не только не осуждают, но и пред всем миром превозносят над прошлыми благими делами так, что папа даже канонизировал или возвысил многих святых из монашеских орденов.
Первоначально всё это было весьма благовидно, да и сейчас оно так, в итоге же всё превращается в омерзительное чудовище, к чему день ото дня каждый и добавляет. Так, например, хорошо начатое св. Франциском, теперь так огрубело, что они уже и мертвым надевают капюшоны, в которых те должны обрести спасение. Не чудовищно ли? Так и бывает, когда начинаешь отпадать от Христа, приобретаешь привычку, так что и перестать уже невозможно. Что и произошло в наши дни в Нидерландах, где госпожа Маргарита наказала по смерти посвятить ее в монахини. Что и было исполнено. Ее одели в монашеские одежды, посадили за стол, принесли еды и пития, прислуживая ей как княгине. Так она принесла покаяние во грехах и была объявлена святой монахиней. По прошествии же некоторого времени набожный император Карл узнал об этом и соделанное отменил. Не сделай он того, думается мне, что сей пример распространился бы по всему миру. Вот чем занимаются и не могут не заниматься новые святоши, желающие перещеголять старую истинную христианскую святость, которая не творит подобных безумств, но остается прежней и постоянно упражняется в вере, любви, смирении, послушании, терпении и т. д. и потому не имеет безобразных проявлений, но мила, приятна на вид, спокойна, дружелюбна, назидательна и нравится Богу и людям. Новые же святоши, чтобы заманить к себе доверчивые души, неистовствуют в необычной и новой манере, ищут, как бы наделать шума, за этим же ничего нет, о чем и пишет св. Петр [2 Пет. 2:14].
Также и Жерсон пишет, что картезианцы правильно поступают, следуя своему уставу так неукоснительно, что даже под страхом смерти не едят мяса. То бишь, если какой- нибудь благочестивый врач заметит, что больному пошел бы на пользу куриный бульон или же немного мяса, только и всего, больному скорее дадут умереть, но совету врача не последуют. В этом высоко ценю св. Августина, написавшего в своем уставе, что следует советоваться с врачом, а также сказавшего: <Не у всех одинаковые способности, посему не следует обращаться со всеми одинаково>. В этом — истинное и прекрасное <epieikeia> [ср. 2 Кор. 10:1].
Более того, оно не заставляет их оставаться на века, ибо это был не затворнический монастырь, но свободное сообщество нескольких священнослужителей. Как-то раз доктор Штаупиц пересказал мне то, что слышал от епископа Вормсского, который был родом из Дальберга: даже если бы св. Августин не написал вообще ничего, кроме устава, то и тогда его следовало бы считать на редкость мудрым человеком. Так оно и есть, ибо этих картезианцев он в лучшем случае заклеймил бы как убийц, а их монастыри проклял бы как подлинные притоны убийц (чем они фактически и являются). Я и сам видел в Эрфурте в картезианском монастыре одного больного, передвигавшегося с помощью костыля. Он был еще молод. Я спросил, освободили ли его от пения в хоре и от бдений. <Нет, — жалобно ответил тот. — Я уже не жилец на этом свете>.
И поделом нам. Бог послал Своего Сына, чтобы Тот стал для нас учителем и спасителем. Мало того, Он Сам проповедует нам со Своего горнего, небесного трона и говорит: <Hunc audite> — <Его слушайте> [Мф. 17:5]. При этом нам надлежало бы вместе с апостолами упасть на колени и считать, что Его голос — единственный на всем свете. Но оказывается, Отец и Сын проповедуют впустую — нет слушающего, творим, что хотим, сочиняем свою проповедь. Тогда и происходит, как написано в Псалме 80[:12, 13] <Но народ Мой не слушал гласа Моего: потому Я оставил их упорству сердца их>. Вот откуда берутся эти премилые <etelothreskiae> и <apheidiae> [Кол. 2:23], <самовольные служения> и <изнурения тела> до такой степени, что мы даже самостоятельно лишаем себя жизни, несмотря на то, что Бог заповедовал нам заботиться о теле, а не умерщвлять его. Не кажется ли тебе, что, если бы, согласно уставу св. Августина и учению апостола Павла [Рим. 13:14], монашествующие, в особенности женщины, советовались с врачами по делам плоти, это спасло бы многих хороших людей, которые либо теряли рассудок, либо умирали, о чем свидетельствовала ежедневная практика. Но то было время гнева [Божия], и в наказание миром стала править новая безумная святость.
В-пятых, собор не полномочен вводить для христиан новые обряды относительно дней поста, празднований, блюд, напитков, одежды под страхом совершения смертного греха или осуждения совести. Там же, где они творят такое, выступает св. Августин и произносит слова из послания <Ad Januarium>: <Hoc genus liberas habet observationes> и <Христос установил не много обрядов>. Ибо если они не вправе это требовать, мы вправе не исполнять это. Слушаться подобного нам запретил апостол Павел в Кол. 2[:16]: <Итак никто да не осуждает вас за пищу, или питие, или за какой-нибудь праздник, или новомесячие, или субботу>.
В-шестых, собор полномочен и обязан осуждать, согласно Писанию, исполнение подобных обрядов, так как они противны христианству и ведут к новому идолопоклонничеству или богослужению, Богом не заповедованному, но запрещенному.
В-седьмых, собор не полномочен вмешиваться в светское право и государственное управление. Как говорит св. Павел: <Кто хочет послужить Богу в духовной битве, тот должен отказаться от светских дел>.
В-восьмых, собор полномочен и обязан осуждать согласно Святому Писанию подобные произвольно установленные правила и законы, то есть предать огню декреталии папы.
В-девятых, собор не полномочен выносить постановления и декреты, направленные не иначе, как на установление тирании: например, чтобы епископы имели власть и право повелевать, что им захочется, дабы прочие дрожали и повиновались. Собор полномочен и обязан осуждать подобное согласно Святому Писанию, 1 Петра 5[:3], и не должен господствовать над народом. Христос сказал: <Vos non sic>, <Начальствующий [будь] как служащий [Лк. 22:26]
В-десятых, собор полномочен устанавливать некоторые обряды, но с той разницей, чтобы, во-первых, они не укрепляли тиранию епископов; во-вторых, чтобы они были полезны и необходимы народу, способствуя дисциплине и благопристойному поведению. Так, например, необходимо выделять некоторые дни и места, в которые люди в определенный час могли бы собираться вместе для проповеди, причастия, молитвы, пения, прославления и благодарения Бога. Как сказал апостол Павел в 1 Кор. 14[:40]: <Всё должно быть благопристойно и чинно>. Такие постановления издаются не для установления тирании епископов, но единственно из-за нужды народа, для его пользы и поддержания порядка. Одни словом, так должно быть и бунтовать против этого нельзя, если мы хотим, чтобы церковь продолжала существовать.
Тем не менее, если вследствие нужды, болезни, какого- либо препятствия или чего бы то ни было человек иногда не сможет соблюдать этот порядок, это не должно вменяться ему в грех. Ибо этот порядок служит на благо самого человека, а не епископа. Если человек — христианин, он не будет искать себе зла. Есть ли Богу дело, что кто-то не хочет быть вместе с остальными и соблюдать заведенный порядок — каждый об этом непременно узнaет. Одним словом, христианину этот порядок не вменяется в обязанность. Если ему не чинить препятствий [не заставлять], тем охотнее он будет его исполнять. Поэтому нельзя навязывать ему это как закон. По свободному желанию он захочет и сделает больше, чем под давлением закона. Кто же высокомерно, горделиво и намеренно сим пренебрегает, тот пусть погибает, ибо таковой пренебрежет и высшим законом, будь то закон Божий или людской.
Возможно, ты возразишь мне: <Что же ты, наконец, хочешь от соборов, если ты так ущемляешь их? Так и у священника, даже у педагога (я уж не говорю о родителях) будет больше власти над их учениками, чем у собора над церквями>. На это я отвечу: <Считаешь ли ты, что служение священника или учителя настолько незначительно, что их нельзя хотя бы отчасти уподобить соборам?> Если бы не было священников и епископов, из кого бы тогда собирались соборы? Если бы не было учеников, то откуда бы взялись священники? Я говорю о тех учителях, которые не только учат детей и молодежь наукам, но и привлекают их к христианскому учению и верны в обучении. А также о тех священниках, которые верны и обучают чистому Слову Божьему. Это легко доказать. Бедный, скромный священник из Гиппона, св. Августин, научил большему, чем все соборы (в страхе умолчу о его Святейшестве, папе Римском). Еще хочу сказать: в детском символе веры сказано больше, чем во всех соборах. Равно как и <Отче наш> и Десять заповедей учат нас большему, чем все соборы. К тому же, они не учат новому, а скорее защищают старое учение от новых, противных ему, вторжений. Боже правый, представляю себе, как паписты ухватятся за эти мои слова и истерзают их, с пеной у рта доказывая их непоследовательность и отыскать причины, которые заставили меня так сказать. Ведь это люди набожные, благочестивые, они ведь ничего другого и не могут, как только клеветать и лгать. Мне следовало бы бояться, однако Бог мне, пожалуй, этого не простит. Да и я сам так не смогу. Так что пускай себе клевещут и лгут дальше.
А мы с тобой давай-ка обсудим вот какой вопрос. Что может собор? В чем заключается его функция? Прислушайся к их собственным словам: <Anathematisamus> — вот в чем заключается их служение. <Проклинаем>. Впрочем они выражаются даже с еще большим смирением и говорят не <проклинаем>, а <anathematisat Ecclesia> — <святая христианская церковь проклинает>. Проклятию собора мне не следует ужасаться, но проклятие святой церкви мгновенно убило бы меня, ради Того, Кто сказал: <Я с вами до скончания века> [Мф. 28:20]. О, проклятие этого человека не перенести! Соборы же, апеллируя к святой христианской церкви как к истинному, высшему судии на земле, свидетельствуют тем самым, что не они судят по своему собственному усмотрению, но церковь, которая проповедует Священное Писание, верит в него и исповедает его, о чем мы еще услышим. По аналогии, вор или убийца может не бояться судьи как частного лица. Однако в лице судьи воплощены закон и государство, слугой которых он является. А вот этих двух непременно следует бояться.
Следовательно собор — не что иное, как консистория, придворный суд, верховный суд или им подобное, в котором судьи, выслушав стороны, выносят приговор с таким смирением: <С точки зрения права>. То есть: <Мы поставлены здесь, чтобы аnathematisare, осудить, но не по нашему разумению и изволению, не по какому-нибудь новоиспеченному закону, но по древнему праву, почитающемуся за право во всей империи>. Также и собор предает еретика анафеме не по своему усмотрению, но согласно имперскому праву, то есть, как они признают, согласно Святому Писанию, являющемуся также правом святой церкви. Этого права, этой империи, этого судьи и впрямь следует бояться под страхом вечного осуждения, ибо это право есть Слово Божие, эта империя — церковь Божия, судья же — представитель и слуга и того и другого.
Не только собор является таким слугой или судьей этого права и империи, но также и самый обыкновенный священник и учитель. Посему и собору не может быть постоянно необходимо такое собрание судий, так как епископы не могут постоянно быть собраны вместе, но должны собираться лишь иногда, по необходимости, и тогда анафематствовать или судить. Например, какой-нибудь Арий из Александрии становится слишком сильным для своего настоятеля или епископа, перетягивает к себе народ, вмешивает в это других священников и граждан страны, так что настоятель церкви в Александрии терпит поражение и его судейское служение оказывается уже не в состоянии защитить правопорядок в сей империи, то есть, истинную христианскую веру. Во время такого бедствия и должны священники с епископами что есть мочи примчаться к священнику Александрийскому и помочь тому справится с Арием, защитить истинную веру, а самого Ария предать анафеме во спасение остальных, дабы эта напасть не одолела всех и вся. Если же святые отцы не пожелают прийти, тогда благочестивый император Константин должен своей властью созвать епископов. Подобно тому, как если случается пожар, а хозяин один не в состоянии потушить его, все соседи должны сбежаться и помогать, а ежели они не хотят, то должны вмешаться власти и принудить их сбежаться и предать огонь анафеме или осудить его во спасение остальных домов.
Таким образом, собор есть великий слуга и судья этой империи и этого права. Если же бедствие окончилось, его миссию можно считать выполненной. То же самое приходится делать высоким судьям в светском управлении, если малые суды низшей инстанции оказываются не в состоянии сопротивляться злу, пока дело, наконец, не дойдет до высшего большого суда, рейхстага, который тоже не может длиться вечно, но должен по разрешении вопроса вновь быть распущен и передать право управления делами поместным судам. Но и в верховном суде случается, что временами возникает необходимость вводить новые или дополнительные законы, изменять старые, улучшать их или же совсем отменять. Невозможно целую вечность судить согласно одним и тем же правовым нормам. Ибо светское государство ведает мирскими делами, а они изменчивы и непостоянны. Посему должны меняться и законы, касающиеся подобных переменчивых дел. Ибо, если нет предмета, относительно которого был создан закон, то и сам закон упразднен. Точно так же, как у города Рима теперь уже нет прежних общественных институтов и органов, в связи с чем и законы, ими управляющие, теперь мертвы и более уже не действуют. Канувшему в Лету — преходящий закон.
В церковной же империи <Слово Божье пребывает вечно>, согласно ему и надлежит судить, не создавая никаких новых или иных Божьих слов, новых или иных артикулов веры. Поэтому-то и являются священники и учителя, хоть и низшими инстанциями, но всё же повседневными, непреходящими, вечными судьями, непрестанно анафематствующими, то есть, противостоящими сатане и его буйству. Собор, как большой судья, должен исправлять или убивать старых больших мошенников, но порождать новых он не имеет права. Священник и учитель имеют дело с маленькими и юными мошенниками, одновременно воспитывая всё новых людей, которые станут епископами, а при необходимости образуют собор. Собор обрезает на деревьях большие сучья или же совсем выкорчевывает скверные деревья, священник же и учитель высаживают и выращивают в саду лишь молодые деревца и кустики. О, их служение и работа дорогого стоят! Они — благороднейшие бриллианты церкви, они хранят ее. Посему и всем господам следует вносить свой вклад и поддерживать священников и учителей, — даже если проведение соборов станет невозможным, священники и учителя будут нашими соборами, пусть малыми, но вечными и полезными.
По тому, как богато императоры прошлых лет наделяли монастыри, понятно, как высоко они ценили приходы и школы. О том, что это в первую очередь были школы, свидетельствуют следующие названия: пробст, декан, scholasticus, кантор, canonici, викарий, попечитель и т. д. Во что же всё это превратилось? О, Боже милосердный, eqkh бы они желали хоть что-либо делать, остались бы, кем были, сохранили бы, что имели, были бы князьями и господами, вновь учили бы и принуждали каноников, викариев, хористов ежедневно прослушивать урок из Священного Писания, чтобы хотя бы в некоторой мере походить на школу и взращивать пасторов и епископов, тем самым помогая управлять церковью! Господи, как неизмеримо много могли бы они сделать для церкви! И Бог даровал бы им богатство и власть, если бы они только исправили свою позорную жизнь. Однако напрасны сии наши вздохи и жалобы, нет ни слышащего, ни зрящего. Приходы пустеют [без духовников и богослужений], а народ пребывает без Слова Божьего и дичает от того. Я слышал из достоверного источника, что во многих епархиях двести, триста и четыреста хороших приходов простаивают без настоятеля. Разве не ужасно, не дико слышать, что такое происходит среди христиан? Боже на небесах, помилуй нас и услышь наши жалкие жалобы и вздохи! Аминь.
Итак, чтобы нам окончательно разобраться с соборами, думается мне, что из всего вышесказанного вытекает следующее определение того, что же такое собор и каковы его права, власть, назначение и функции, а также какие соборы истинны, а какие ложны. А именно: соборы должны исповедывать и защищать древнюю веру от новых артикулов веры и не создавать новых артикулов веры в противовес древней вере, равно как не ставить новые добрые дела в противовес старым добрым делам, но защищать прежние добрые дела от новых. И действительно, защищающий прежнюю веру от новой веры, защищает также прежние добрые дела от новых. Ибо какова вера, таковы и плоды или добрые дела. Подобных последствий эти два собора не заметили, иначе они не только бы предали анафеме веру архимандрита Евтихия (что они сделали со всей серьезностью), но также и его монашество (чего они не сделали). Они же скорее подтвердили это. Тем самым они показали, что и сами лишены логического мышления: посылку дают, а следствия не выводят. Этим страдает весь мир. И точно так же, как Несторий и Евтихий ошибались относительно веры, они ошиблись относительно добрых дел. Бог как бы показывает нам, что мы не только в вере должны быть малыми детьми, но и в диалектике мы оказываемся глупцами и сущими Несториями и Евтихиями, и тем самым Он хочет смирить нас. В богословии учение Нестория и Евтихия, конечно, осуждены, однако их скверная диалектика по-прежнему остается в мире, как и была с самого начала: посылка принимается, однако заключение из нее не делается. О чем еще здесь говорить? Будь у тебя все соборы, это не сделает тебя христианином, они дают слишком мало. Будь у тебя все отцы, их тоже недостаточно. Читай Священное Писание, там всё дано в изобилии, либо же Катехизис — там вкратце, и в то же время гораздо больше, чем ты найдешь во всех соборах и отцах церкви.
Таким образом, собор должен заниматься только вопросами веры, а если не страдает вера, то светские правители, священники, родители могут и на местах осуждать дурные дела общества и способствовать делам добрым. Псевдоблагие дела также относятся к вопросам веры, так как повреждают правую веру, посему, если [местные] священники оказываются слишком слабы, то и этим делам место на соборе. Соборы же (как уже упоминалось) этим не занимались, за исключением одного-двух малых соборов, как, например, собор в Гангре, об этом говорилось выше. Разбор же церемоний следует оставить за пределами соборов, на местах, в приходах и школах, чтобы учитель был magister ceremoniarum вместе со священником, а все остальные научатся церемониям от учеников без каких- либо специальных предписаний и без особого труда.
То есть, вслед за учениками и все остальные учатся тому, о чем, когда и как надо петь и молиться в церкви. То, что они поют у тела покойного и у могилы, тому же учатся и остальные. Когда они преклоняют колени и складывают руки, пока учитель отбивает палочкой такт во время пения <et homo factus est>, остальные повторяют то же. Если они при каждом упоминании имени Иисуса Христа, сняв шапочки, преклоняют колени и делают прочие жесты, свойственные христианской благовоспитанности, то толпа и без проповеди начинает повторять за ними, движимая живым примером. В действительности же все церемонии даже при папе исходили из школ и приходов, кроме тех, в которых папа искал укрепления своей тирании, то есть относительно пищи, поста, праздников и т. д. Но при этом нужно обращать внимание и на количество, чтобы обрядов не стало слишком уж много. Прежде всего необходимо убедиться, что их [обряды] не считают необходимыми для спасения, но лишь служащими внешнему воспитанию и порядку, которые возможно в любую минуту изменить, а не считать вечным законом (как- то делает осел-папа), тираническими угрозами вписанным в книги в качестве церковного закона. Ибо сие есть внешний, плотской, преходящий, переменчивый обычай.
Таким образом, в наше время предостаточно более важных и достойных вопросов, ради которых стоило бы созвать собор. Ибо мы, бедные, убогие маловеры и, к сожалению, настоящие misergi, то бишь, ленивые христиане, те, кто еще остался, подали бы жалобу на папу и его приспешников согласно артикулу св. Петра (о том было выше), гласящего, что налагать на верующих неудобоносимые бремена, которых <не могли понести ни отцы наши, ни мы> (и прежде всего папа со своими приспешниками, не желающие и пальцем коснуться их), значит искушать Бога. По крайней мере, апостол Петр ведет речь о Законе Моисея, заповеданном Самим Богом, а осел-папа задавил нас своими грязными, погаными и зловонными бременами, так что святая церковь стала его тайным отхожим местом, и, что бы ни исходило от него кверху или книзу, всему этому мы должны были поклоняться, словно Богу. Более того, в отличие от Ария и ему подобных, он подпалил и сжег дотла не одну или две, а всю христианскую церковь целиком, сделав всё, что было в его силах, чтобы свести на нет артикул св. Петра о прежней правой вере. Ведь то, что нам (по свидетельству св. Петра) возможно спастись лишь по благодати Христа, как с начала времен и спасалось всё христианство, все патриархи, пророки, цари, святые и прочие, сие называет он ересью и, проклиная этот артикул с самого начала, не может остановиться.
Вот оттого-то мы и взываем о соборе, прося помощи и совета у всего христианства против главного поджигателя церквей и убийцы христиан, дабы получить назад артикул св. Петра. При этом мы требуем, чтобы никто не использовал несторианскую или евтихианскую диалектику, где одна часть [логического рассуждения] принимается и признаётся, а вторая, т. е. логическое следствие из первого, отрицается. Мы требуем чистоты артикула целиком и полностью, как он дан св. Петром и как тому учил св. Павел, в том числе чтобы осуждалось всё, что, как следует из артикула, подлежит осуждению, то есть, то, что св. Петр называет невыносимыми, невозможными бременами, а св. Августин — бременами несчетными, которые епископы возложили на церковь. Какой толк признавать истинность первой части — что оправдание и спасение возможно получить лишь по благодати Христа, если не приводишь в соответствие с ней и вторую, вытекающую из нее. Св. Павел говорит: <Но если по благодати, то не по делам: А если по делам, то это уже не благодать> [Рим. 11:6], а св. Петр: <Если это благодать, то она не может быть невыносимым бременем; если это невыносимое бремя, то оно не может быть благодатью Христа и это значит искушать Бога>. И св. Августин: <Поскольку Христос пожелал утрудить церковь обрядами немногочисленными и гораздо более желал дать ей свободу, значит Он не хотел, чтобы епископы задавили ее несчетными бременами, отчего церкви стало хуже, чем иудеям, которых обременил Бог, а не самонадеянные, кощунственные человеческие постановления, которыми была обременена церковь>.
Нам нужна такая диалектика, как у свв. Петра, Павла и Августина, — диалектика Святого Духа, сохраняющая целостность вывода, не дробящая его на части подобно Несторию, не считающая истинным только одну часть без признания истинности второй части, вытекающей из первой. Иначе было бы так, как написано о некоторых царях Израиля и Иуды, которые вновь восстановили истинное богослужение, но не отменили высоты, другие жертвенники и прочие богослужения. Пророк Илия называет это <хромать на оба колена> [3 Царств 18:21]. Мы, немцы, называем это так: <хотеть получить двух свояков благодаря одной сестре>. То есть, они хотели одному народу дать двоякого бога, и, даже если бы они пошли на исправления, то наряду с единым Богом оставили бы еще одного, чужого бога. Это были непоследовательные диалектики, наподобие Нестория, признававшие, что следует поклоняться одному Богу, но не видевшие и не допускавшие того, что из этого следует: что все прочие боги должны быть упразднены, иначе у них не сможет быть единого Бога. Поэтому на соборе, которого мы так добиваемся, мы не потерпим Нестория, дающего одно и отнимающего другое, из-за чего мы не сможем сохранить даже то, что он дает. Одной рукой дает, другою отнимает. Ибо если нам говорят, что спастись можно только по благодати Христовой, но при этом умалчивают о следствии — что наши дела не ведут к спасению, — и настаивают, что дела необходимы для удовлетворения за грехи и оправдания, то тем самым у нас вновь отнимают и то первое, что нам было дано, а именно, что спасает нас благодать, а не дела. Таким образом мы остаемся с пустыми руками, и зло становится еще хуже.
Немецким языком говорю: на соборе папа должен не только отменить тиранию человеческих заповедей, но и вместе с нами уверовать, что даже добрые дела, сотворенные по Божьим заповедям, не приводят к оправданию, уничтожению греха и обретению благодати, а приводит к этому только вера во Христа, Который есть в нас царь праведности, Который Своей драгоценной кровью, смертью и воскресением ради уничтожения нашего греха совершил удовлетворение [за грех], умилостивил Бога и избавил нас от смерти, гнева и ада. Посему папа должен предать проклятию и сжечь все свои буллы, декреты, книги об индульгенциях, чистилище, монастырях, поклонении святым и паломничествах вместе со всей бесчисленной ложью и идолопоклонством, ибо они являются заклятыми врагами сего артикула св. Петра. Он также должен возвратить всё, что он этим купил, украл, награбил, опустошил либо добыл, в особенности, свое вымышленное первенство [Primat], которым он похваляется как совершенно необходимым, как будто тот, кто ему не подчиняется, не может спастись. Ибо не папская митра умерла за мои грехи, и зовут ее не Христос. И все христиане и до него, и при нем обретали святость и спасение без его шапки. И это, думается мне, достаточно серьезное дело, ради которого следует созвать действенный, решительный, властный собор. Императоры и короли должны здесь поступить, как поступали императоры четырех главных соборов и принудить папу, даже если он сам не захочет. Только не надо созывать туда всех епископов, аббатов, монахов, докторов, а также прихвостней этого негодяя и его обширную челядь. Иначе это будет такой собор, во время которого весь первый год уйдет на сборы да препирательства о том, кому сидеть выше, кому идти позади, а кому впереди. Следующий год — на пиры, банкеты, скачки и словесные перепалки. Третий год еще на что-нибудь или же на сожжение одного-двух Янов Гусов. И всё это происходит с такими затратами, на которые можно было бы провести военную кампанию против турок. Необходимо призвать из всех стран людей действительно досконально знающих Святое Писание, серьезно и всем сердцем пекущихся о Божьей славе, христианской вере, церкви, спасении душ и мире во всём мире. В том числе некоторых из мирян (ибо дело и их касается), рассудительных и честных. Например, если бы был жив барон Ганс фон Шварценберг, то ему, а также таким людям, как он, можно было бы доверять. И было бы достаточно собрать не более трехсот присутствующих, избранных людей, которым можно было бы доверить страну и народ. Точно также и первый собор насчитывал не более трехсот восемнадцати человек, созванных из всех стран, которые ныне принадлежат туркам и нашим монархам; 17 из них были неистинными и арианами. Второй, Константинопольский собор, состоял из 150 человек. Третий, Эфесский, из 200. Четвертый, Халкидонский, из 630, что практически столько же, сколько во всех остальных вместе взятых. Эти были совершенно непохожи на отцов, собиравшихся в Никее и Константинополе.
Не следует всё сбрасывать в одну кучу и взваливать на шею собору дела из всевозможных стран, которые, кроме него, никто не может либо не хочет разобрать, а также устаревшие, уже истлевшие за давностью лет распри и раздоры. В противном случае, понадобился бы Константин, который смел бы в кучу подобные дела и бросил бы их все в огонь, то есть, всё это должно быть решено и разобрано в конкретных странах. Необходимо браться за дело и как можно скорее с ним покончить.
Пусть лучше будет публично зачитана, пункт за пунктом, папская ересь, точнее сказать, мерзость, и пусть будет вскрыта и сразу же проклята вся ее противность артикулу св. Петра и древней истинной христианской вере церкви, изначально придерживавшейся артикула св. Петра.
<Ну, — скажешь ты, — такому собору не бывать, на это не стоит и надеяться>. И я так думаю, но если уж о том зашла речь и мы пытаемся вытребовать себе собор или хотя бы высказать такое пожелание, то желать следует именно такого собора или вообще оставить подобную мысль и покорно молчать. Ибо таковы были первый, Никейский, собор и второй, Константинопольский. Их примеру и надо следовать. Я об этом говорю потому, что императоры и короли, поскольку они христиане, должны бы созвать подобный собор во спасение многих тысяч душ, которые папа обрекает на погибель своей тиранией и уклонением от соборов (насколько это от него зависит) и которые всего лишь одним собором могли бы быть возвращены к артикулу св. Петра и первоначальной истинной христианской вере. А иначе они погибнут, ибо не может у них быть учения Петра, так как они ничего о нем не видели и не слышали.
И если другие монархи не хотят ничего предпринимать для созыва большого собора, император Карл и немецкие князья, тем не менее, вполне могли бы провести провинциальный собор в землях Германии. Некоторые считают, что это привело бы к расколу. Как знать. Если бы мы сделали всё зависящее от нас, искренне ища славы Божьей и спасения душ, Господь мог бы обратить сердца других монархов, чтобы и они со временем согласились с мнением такого собора и приняли его. Сразу этого не произойдет. Но если так поступит Германия, это обязательно отзовется и в других странах, куда без такого великого проповедника, каким является собор, и без его громкого голоса, слышимого издалека, это дойти не сможет или дойдет с трудом.
Что ж, если мы теряем надежду на собор, то вверим это дело истинному судье, нашему милосердному Богу. А пока давайте содействовать малым и юным соборам, то есть, приходам и школам. И будем всеми возможными способами провозглашать артикул св. Петра, оберегая его от всех проклятых новых артикулов веры и от новых добрых дел, которыми папа наводнил весь мир. Я буду утешаться, глядя на детей в епископских масках, и думать о том, что их, пока только играющих в епископов, Бог уже делает и будет делать настоящими епископами, а тех, что по званию своему должны быть настоящими епископами, Бог считает епископами подложными и глумящимися над Его величием. Моисей говорил о таких: <Они раздражили Меня не богом: и Я раздражу их не народом, народом бессмысленным огорчу их> [Втор. 32:21]. Не в первый раз Он отвергает епископов, в Книге пророка Осии Он грозит: <Так как ты отверг ведение, то и Я отвергну тебя от священнодействия предо Мною> [Осия 4:6]. Et factum est ita, Et fit ita. Довольно же о соборах, в заключение поговорим и о церкви.