Интересно устроен человек! Иногда достаточно какого ни будь маленького толчка, чтобы включилась память и перед мысленным взором встали яркие картины давно минувшего, да так отчётливо, как будто всё это происходило не 50-60 лет назад, а только вчера. Вот и в этот раз, я зашёл в Интернете на сайты, связанные с празднованием Пасхи и увидел это чудо: маленького пасхального жавороночка, который был в точности такой же, как те, которых пекла моя бабушка Катя.
И сразу вспомнилось военное детство, друзья и соседи и церковные праздники, которых всегда так ждали. В отличие от праздников советских, церковные праздники были яркими и запоминающимися для детей. И, прежде всего потому, что в то довольно скудное и голодное время церковные праздники давали детям возможность насладиться недоступными в будни вкусностями.
Жили мы тогда на окраине г. Саратова в одноэтажном домике, скорее избе с русской печью. И вокруг были такие же дома с подворьями, сараями, хлевами и уборными. Небольшой «куток», такой замкнутый мирок, где все соседи – «шабры» — всё про всех знали и жили открыто, хотя каждый за своим забором. Жили в основном дружно, хотя иногда ругались и «полосовались» так, что крик и ругань разносились на всю улицу. Однако, шла война, и это сближало. И все праздники встречались совместно.
Сколько себя помню, Рождество Христово и Пасху праздновали особенно. По причине войны жили скудно, а вот Богу молиться стали открыто. Было такое послабление от власти. Мои детские воспоминания о праздновании Рождества и Пасхи за несколько дошкольных лет слились воедино. Я сейчас не могу вспомнить, чем отличалось празднование в том или ином году, но вот что было в них общего, я чётко вижу перед своим мысленным взором. В результате получился некоторый собирательный образ этих праздников.
Мои первые воспоминания о Рождестве связано с зимой, морозом и заснеженными улицами. Зимы были морозные и очень снежные. Снегу было много и шёл он так часто, что почти каждое утро жителям, прежде чем выйти на улицу, необходимо было откопать входную дверь. Для этого лопату с вечера заносили в сени, а утром, пока снег был мягким и рыхлым, дверью снег отжимали, чтобы можно было пролезть на улицу и начинали «чистить» снег. Отбрасывали снег от крыльца, прочищали дорожки до калитки, уборной и сараев и хлева. На улице снег никто не чистил, там протаптывались тропинки, которые постепенно углублялись и постепенно прохожие скрывались между сугробами так, что видны были шапки, да платки прохожих. Детям было раздолье. Каждый сугроб был готовой естественной горкой, с которой ребятня скатывались кто на санках, кто на ледянке, а кто просто на приспособленной фанерке. И понятное дело, что домой с улицы было «не загнать»! Весело было на улице, хотя мороз лютовал! Носы прятали за шарфами, и они были всегда отсыревшими от горячего дыхания через шарф. У кого не было шарфа, тех обматывали старыми женскими платками. Вид был неказистый, зато тепло. Приходили домой в заснеженной, заскорузлой, заледеневшей одежде, которую потом сушили, и это повторялось каждый день.
А вот для транспорта было мучение, по заснеженным улочкам проехать не было никакой возможности, и всё, что было жителям необходимо, приходилось доставлять домой на себе или на санках. Для этого были большие санки, изготовленные кустарями, где на широких железных полозьях закреплялась деревянная платформа. Часто можно было видеть такую картину: везёт женщина такие салазки с дровами или иной поклажей, а сверху гордо восседает ребятёнок.
Когда снегопады прекращались, снег слёживался и покрывался настом, тогда по этой плотной корочке можно было скользит на коньках. Лыж было мало и они почему-то не были в ходу. Коньки были разные, а вот коньки с ботинками были очень большой редкостью. «Снегурки», «дутики», «спотыкачки», даже «ножи» крепились верёвками на валенки. И если валенки были мягкие или старые, то верёвки так стягивали ноги с коньками, что ноги быстро замерзали. Порой домой приходили буквально не чувствуя ног из-за нарушенного кровообращения. Но, слава Богу, обморожений, кажется, не было.
И вот среди зимы праздник: Рождество Христово! Праздник Рождества Христова мне запомнился раньше, чем новогодняя ёлка. На новый год ёлка была не в каждом доме, а вот Рождество праздновали все. Перед Рождеством бабушка Катя постилась и много молилась. А на Рождество она обязательно затевала пироги, печь которые была большая мастерица. С вечера ставилось тесто, которое бабушка ночью «выхаживала» и несколько раз «перебивала», чтобы пироги были пышными и долго не черствели.
Я укладывался спать пораньше, так как утром рано надо было вставать, чтобы идти с другими ребятами по домам «славить». Кто приходил раньше всех, тому «подавали» больше и чего ни будь особенно вкусненькое. Потом мы собирались у кого ни будь и хвастались, кто что «наславил» и у кого «наславленного» больше. Естественно по количеству старшие ребята нас обходили, зато по качеству малышня была впереди. Особенно ценились длинные, размером с толстый карандаш конфеты в ярких цветных обёртках с закрученными «махрами» на концах. Стучались в любой дом, в любую дверь и радостные хозяева со светлыми улыбками запускали ребячью ораву в дом, где мы начинали «славить». Рассказывали стишки, пели песенки. Но лучше «подавали» тем, кто знал, что ни будь «божественное». Бабушка нас с моими друзьями научала:
— Как войдёте в избу, с хозявами поздоровайтесь, если икона есть, перекреститесь на неё, а потом скажите: Богу помолимся, Христу поклонимся! Опосля этого спойте, чему я вас научила.
И мы так и делали, и пели:
«Рождество Твоё Христе Боже наш
Воссияй мирови свет разума,
В Нём бо звёздам служащии
Звездою учахуся Тебе кланятися».
Люди слушали наши детские высокие голоса, взлетавшие под низкие потолки изб с торжественными и многозначительными лицами. Все крестились, кто широко и размашисто, а кто мелко и торопливо, у некоторых были слёзы на глазах. И так хорошо было видеть всех этих празднично прибранных людей, их просветлённые лица и слышать ласковые слова. Так было со всеми, даже с теми, кто обычно был суров и хмур и кого мы, дети побаивались. Но только не сегодня! Получив гостинцы, мы опять низко кланялись хозяевам и говорили в знак благодарности, как учила бабушка: «Спаси Христос!»
Мы выходили на улицу и шли к следующему дому, к следующей калитке. А за нами в дом, где мы только что были, уже заходила очередная ватажка ребятишек. Бывало, что и мы оказывались не первыми, и перед нами уже кто-то был, но всех в этот день встречали ласково и щедро одаривали. Всё это начиналось рано утром и заканчивалось где-то к обеду. После обеда «славить» уже было нельзя, к этому времени у взрослых, особенно у мужиков, терпение кончалось и их неудержимо тянуло к столу, выпить и закусить ради светлого праздничка. И выпивали, и закусывали и гуляли, и даже напивались, но в этот день не было ни драк, ни ругани, ни мата. Песни пели и в пляс пускались, но всё как-то по доброму. Даже жившие в соседях татары не буянили и обходились без обязательной драки, сопровождавшей застолье. Их дети тоже ходили с нами и их тоже привечали. А вот в их дом мы не ходили. Ахтям и его жена Настька-хохлушка (действительно татарин и хохлушка поженились вопреки всем обычаям по большой любви) нашли выход: они ставили у крыльца своего дома стол, на который выкладывали сладости, а Ахтям с женой раздавали их ребятне в честь рождения Исы.
Но вот праздничный день кончался, на улицах становилось тихо, огни в окнах постепенно гасли, и жизнь затихала до утра. Перед сном бабушка любила выйти «на двор» и постоять на крылечке. В Рждественский вечер она обязательно меня одевала и брала с собой на улицу.
— Пойдём, мнучек, постоим на вольном воздухе, это перед сном пользительно.
На крыльце она показывала на небо и говорила:
— Ты гляди, гляди на небушко. На звёзды гляди. Ни в один день, окромя Рожества, таких звёзд не увидишь. Посмотри, какие они яркие, да умытые. А как играют! Это они радуются, что Христос народился! И запомни, что в этот день небо всегда чистое и звёзды высыпают как горох.
Мы стояли и любовались на звёздное небо, и мне казалось, что звёзды мне подмигивают и как бы ярче разгораются.
— Баб, а звёздочки мне подмигивают, это почему?
Бабушка, смеясь, говорит:
— А как жа, они чать чуют безгрешную душу, чуют, что ты радуешься вместе с ними, вот и мигают! Ну, будя, посмотрели и, будя, а то совсем закоченеешь, Идём в избу, пора и на покой. Слава Богу, день хорошо прошёл и праздник справили.
Мы шли в избу, где было тепло от жарко натопленной печки, и я ложился в свою постельку. Мне грезилось прошедшее утро, виделись друзья и наше хождение по соседям, наши прославления. Вспоминались такие необычные, такие добрые лица соседей, гостинцы. А хорошо, что есть такой праздник, хорошо, что Христос родился, что он думает и заботится о нас: о маме, папе, бабушке, обо мне. Я начинал горячо и благодарно молиться и теми молитвами, которым меня научила бабушка и своими словами. На глаза наворачивались слёзы, и я засыпал. Мне снились яркие звёзды, которые хитро подмигивали и говорили что-то сокровенное и невыразимо важное. А когда я просыпался, то, как ни старался, ничего не мог вспомнить, но всё равно на сердце было тепло и на душе светло и весело.
Вторым большим праздником была Пасха. К ней готовились загодя, тем более что Пасхе предшествовал Великий Пост. Весь период поста скоромной пищи не ели, но я этого не ощущал, бабушка говорила, что младенцам, больным и тем, кто в дороге Господь «допускает» скоромную пищу. И мне бабушка стряпала отдельно и кашку, и блинчики, и ватрушки. Но вот было ли мясо, я не помню. Скорее всего, не было. Рыбу помню, особенно селёдку. Бабушка её очень любила, но за серьёзную еду не считала. Я так понимаю, селёдка в деревне, где бабушка прожила большую часть своей жизни, селёдка была покупным продуктом, а потому считалась своего рода баловством или лакомством. Когда мама или папа приносили домой селёдку, бабушка с улыбкой и, как бы извиняясь, говорила:
— Ну, вот теперь и посолиться можно!
В самом этом слове «посолиться», не поесть, а именно «посолиться» и крылся как бы несерьёзный по своей сути, но очень приятный факт лакомства селёдочкой. Селёдка бывала разная: и очень солёная, и даже «ржавая» от долгого хранения. Но всё равно в условиях продуктового дефицита и карточной системы военного времени это было лакомство. Однако бывали случаи, когда в магазин завозили и отпускали по карточкам отличнейшую и редчайшую по своим вкусовым качествам астраханскую или каспийскую селёдку черноспинку, так называемый «залом». Я с детства помню вкус этой очень жирной сельди. Мясо было малосольное и нежное, под чёрной кожей спины находился слой буквально сладкого рыбьего жира, который стекал по пальцам, когда с кусочка сдирали шкурку. Последний раз мне пришлось поесть такой селёдки где-то на излёте пятидесятых годов.
Итак, пост подходил к концу, и это мне запоминалось, потому что Страстную неделю бабушка заставляла поститься всех неукоснительно, включая меня. Но мне это даже нравилось. Бабушка готовила такие вкусные вещи, что о мясной и молочной пище даже не вспоминалось. Особенно мне нравились галушки, которые бабушка подавала с отварной картошкой, и посыпала всё это жареным луком. На стол ставились солёные огурцы, солёная вилковая капуста и солёные арбузы. Вкусно было необыкновенно!
За время поста накапливались «лушные» перья для покраски яиц. Запасались яйца, творог, «коровье» масло, покупался изюм, ваниль, сахар. А так же запасалась хорошая мука, предпочтительно «крупчатка». Как я теперь понимаю, это название сортов муки сохранилось ещё с дореволюционных времён, как гарантия высокого качества продукта. Запасались также «гостинцы» для ребятишек, которые будут на Пасху приходить, как и на Рождество, но уже не «славить», а «христосоваться».
К празднику готовились задолго. Копили конфеты, печенья, пряники. Это были «гостинцы» для ребятишек, которые на Рождество будут ходить по домам, и славить Христа. И как бы бедно ни жили люди, для такого дня детям гостинцы были обязательно.
Проходили Великий понедельник, вторник, среда и наступал Великий или Чистый четверг. Для меня это было самое весёлое время. В доме всё было кувырком. Снимались все занавески, шторки, гардины, выносились во двор и выбивались половики и дорожки, раскрывались сундуки, и одежда выносилась на улицу для проветривания. Всё ненужное, что накопилось в доме, выбрасывалось. Мылись окна и полы, чистились иконы и распятия, в лампадку заливалось свежее масло. В конце дня все отправлялись в баню. И это было самое сложное, так как помыться надо было обязательно всем и обязательно в этот день. Поэтому очередь в бане была огромная и помывка иной раз затягивалась до позднего времени. Меня чаще мыли дома, но иногда, я это помню, брали в баню. Это было обычной практикой, когда в общее помывочное отделение взрослые брали с собой малышню. Наконец, день кончался и все умиротворённые и уставшие, но чистые и в чистом доме ложились спать, ложились все, кроме бабушки, которая ставила тесто на куличи и жаворонки.
Наступала Великая пятница. Этот день тоже был хлопотный и суматошный. С утра топилась большая русская печь. Мама помогала бабушке готовить пасху и печь куличи. Для пасхи готовили творог со сливочным маслом, ванилью и изюмом. Тесто для куличей, сдобное и пышное, раскладывалось в куличницы, потом тесто расстаивалось и отправлялось в печку. Бабушка Катя ухватом выставляла куличи по всему поду печи и закрывала заслонку. Постепенно душистый горячий хлебный дух распространялся по всей избе, да такой, что слюнки текли. Пока куличи «сидели» в печи, бабушка и мама лепили жаворонков. В этом процессе участвовал и я: мне доверяли вставлять жаворонкам глазки. Я брал изюминки и вдавливал их в мягкое податливое тесто на птичьей головке. Жаворонков лепили много и раскладывали их на противни, смазывали желтком и посыпали сахарным песком. Готовые куличи вытряхивали из куличниц и накрывали полотенцами «отдыхать». Когда куличи остывали, их верхнюю корочку смазывали взбитым с сахаром белком и посыпали крашеным пшеном. Красиво! А в это время поспевали жаворонки, их с противня бабушка стряхивала в большой таз и тоже накрывала полотенцем. Перед сном бабушка давала мне жавороночка с чайком.
А утром в Великую или Красильную субботу бабушка кипятила воду с «лушными» перьями и в этот отвар прямо на горячую луковую шелуху клала яйца. Яички варились вкрутую и одновременно окрашивались в красивый коричневый цвет. День проходил спокойно, всё было готово к встрече светлого праздника Пасхи Христовой. Мы с друзьями гуляли и все были в предвкушении предстоящего «христосования». Обсуждали, к кому идти в первую очередь. Гадали, где что подадут.
— Миша, а твоя бабушка пекла жаворонков? – обязательно спрашивал кто ни будь из ребят. Бабушкины жаворонки всем нравились.
— Уже напекла, — отвечал я, — ещё утром.
— Значит, опять будем играть с жаворонками и весну манить! – сказал Вовка-чурка. Фамилия у Вовы была Чуркин, вот и звали его по уличному «Чурка». Это было в порядке вещей, в этом не было обидного смысла, и Вова отзывался на прозвище как на второе своё имя. Жаворонки тем и были хороши, что ими можно было вдоволь наиграться, набегаться с ними, а потом с удовольствием съесть.
— Миш, — спросила наша общая подружка Римма Тюрникова, единственная из девчонок, живших в округе, которая всегда была среди пацанов, и редко когда играла с девчонками, — расскажи нам, что бабушка про пасху говорила и про жаворонков.
— Да вы всё и так знаете, я же уже рассказывал, отвечал я.
— Ну и что, — отвечала «Тюря», — это на прошлую Пасху было, а уже год прошёл, я уже
забыла, а вот Толька-розя первый раз с нами пойдёт «славить».
— Не «славить», а «христосоваться», — со знанием дела заметил Толькин брат Вовка-розя. У Розиных было четверо детей, по старшинству: Виктор, Владимир, Анатолий и Нина. И всех их называли по имени с добавлением «розя». Это было, в общем, удобно, сразу становилось понятно, о ком идёт речь.
— Ну ладно, «христосоваться»! – продолжила Нинка, ну расскажи, Миш, что тебе трудно,что ли?
Мне было не трудно, да я и любил рассказывать ребятам всё, что знал сам от взрослых, или из книжек, или что по радио слышал. Ребятишки признавали это моё умение интересно рассказывать и всегда с удовольствием слушали. И я рассказывал всё, что мне говорила бабушка Катя про Пасху. О том, что с наступлением пасхального утра весь мир преображается. В этот день грешников в аду не мучают, а двери в рай распахнуты настежь и все, кто умер в этот день, обязательно попадают в рай, какими бы грешниками они ни были.
(Это бабушкино утверждением о безусловном спасении душ людей, умерших на Пасху, удивительным образом припомнилось мне, когда я приболел и в 30-ти летнем возрасте попал на излечение в больницу. Время было предпасхальное, как раз шла Страстная неделя. В это время в больнице находился древний старик, который лежал тихо в коридоре и про которого все знали, что он вот-вот умрёт. И я оказался невольным свидетелем его разговора с лечащим врачом.
— Что дедушка, как Вы сегодня себя чувствуете? – с профессиональной озабоченностью спросила докторша молодая, цветущая женщина с довольно пышными формами.
— Да ты, дочка, не переживай за меня, — тихо отвечал ей седобородый старец, я же тебе уже говорил, что со мной хлопот на этой неделе не будет. Я молюсь постоянно, и мне было видение, что до Пасхи я дотяну!
— А почему именно до Пасхи, — спросила докторша, которая училась в советском ВУЗе и к Пасхе относилась, как и большинство людей в т о время: Пасха это отживающий обычай с крашеными яйцами и куличами.
— Все, кто умрёт на Пасху, войдут в Царствие небесное и будут в раю, — отвечал дедушка.
— И Вы верите в это? – ласково, но с улыбкой превосходства, спросила врач.
— Как не верить! Я всю жизнь в Бога верую, и видение мне было! Беспременно до Пасхи доживу, и все грехи мои Господь мне простит! – тихим, но страстным голосом отвечал больной.
— Надо же, — начала, было, докторша, но тут же осеклась и скороговоркой проговорив, — живите на здоровье! – отошла к другому больному.
Дело было в Чистый четверг, а впереди были ещё Великая пятница, да суббота. И дед тихо лежал все эти дни, а утром в пасхальное Воскресенье тихо скончался.
— Ну, дед добился своего, — говорил санитарка, убирая смертную постель, — теперь он святой, в рай попал.
Оказавшаяся здесь лечащий врач, она в этот день дежурила, удивлённо сказала:
— Как он прожил эту неделю, особенно последние три дня, уму непостижимо! – и с задумчивым выражением она ушла в ординаторскую.
Свидетелем вот такой истории, перекликающаяся с рассказами бабушки, я невольно оказался. Эта история запала мне в душу и я много размышлял не только о народных верованиях по поводу Пасхи, но также о глубине веры, которая укрепляет дух и даёт силу немощной плоти, удерживая в ней жизнь. Вот уж действительно, будет нам по вере нашей!)
А ещё бабушка говорила, что в Светлое Христово Воскресенье вся природа радуется, а солнышко «играт»! Считалось, если солнышко «играет», «трепещется» — это к хорошей и здоровой жизни, к богатому урожаю и счастливым свадьбам, а если только чуть-чуть или не «играет» вовсе, говорили, что год плохой будет.
И мы всей ватагой рано утром высыпали на улицу смотреть на солнышко. И действительно нам казалось, что солнышко не стоит на месте, а как бы мельтешит и вибрирует. Рассмотреть всё в подробностях не получалось, так как на солнце можно было бросить только быстрый взгляд, а дальше глаза слепило, и слёзы застилали взор. Но мы были уверены, что солнышко радуется вместе с нами и были этим счастливы!
Мы всей гурьбой заходили в дом, останавливались у порога и звонко говорили «Христос Воскрес!», а в ответ слышали «Воистину Воскрес!» Потом мы звонкими голосами пели, как нас научали наши бабушки:
«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав.»
И ещё:
«Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангелы поют на небесах: и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити».
И каждому из нас давали по крашеному яичку, а также ещё чего ни будь: где конфету, где пряник, где кусок пирога или куличика. Одаривали нас в каждом доме, так как не одаривать детей считалось зазорным. А когда мы доходили до нашего двора, то бабушка или мама всем давали по яичку и по жаворонку. Как сейчас вижу я головки этих жаворонков с маленькими клювиками и глазами изюминками, их румяные крылышки и хвостики.
После христосования мы шли играть. Главной была игра в яйца. Яйца катали: выбирали пригорок и позволяли яичку скатываться. Выигрывал тот, чьё яичко укатилось дальше. Потом яичками «чокались», то есть стукали яичко об яичко. Выигрывал тот, чьё яичко оставалось целым. Кому доставалось особо прочное яичко, мог выиграть большое количество яиц. Такое яичко-биток высоко ценилось, и его долго хранили и съедали последним.
С особенным удовольствием играли мы в жаворонков. Мы бегали по улице, подняв зажатого в ладошке жаворонка над головой, и кричали:
«Жаворонок, жаворонок на небо лети, там Христа найди, ему поклонись и с весною воротись!»
День заканчивался уже поздно вечером, ноги гудели от усталости, а в голове роились воспоминания насыщенного событиями и впечатлениями дня. От съеденных вкусностей хотелось только пить. И я, выпив чаю, ложился спать. А на ум приходила крамольная мысль, как жалко, что завтра нельзя будет опять идти и христосоваться! Как жалко, что только в этот день, а не всегда, люди бывают добрыми, а все двери открытыми…