Пока был жив отец, мы держали домашнюю скотину: корову, свиней, иногда коз. Уход за скотиной был делом привычным для бабушки и мамы, которые родились и выросли в деревне и с детства были приучены к крестьянскому труду. Да и папа не был белоручкой и тоже с детства ухаживал за скотиной. Дед Василий придерживался принципов трудового воспитания своих детей, так чтобы дети, несмотря на достаток в семье и уготованную им обеспеченную жизнь образованных людей, не гнушались никакого труда. «Никакой труд не зазорен — зазорно безделье», любил повторять дедушка. На купеческом подворье у деда были лошади, коровы, овечки и, конечно, свиньи! Какая семья в немецком Марксштадте могла обойтись без домашнего свиного мяса и свиных деликатесов!
Скотину держали не только мы, но и многие из соседей. Окраина города способствовала этому, так как была даже возможность нанимать пастуха на летнее время и пасти скотину неподалёку в районе аэродрома или «Молочки». Правда эти выпаса продолжались недолго и к концу войны прекратились, потому что начались различные строительные работы в районе СХИ, и выгонять скотину было некуда. Мои старшие, как я теперь понимаю, по этому поводу не очень расстраивались. Я помню разговоры о том, что выпас не очень качественный и толку от него мало.
Скотина во дворе постоянно менялась: зимой в хлеву стояла корова, а летом в свинарнике хрюкали свинки. В этой ротации скотины был большой практический смысл. Корове за лето заготавливали корм: покупали сено, солому, комбикорма, отруби. А зимой семья была со своим молоком и молокопродуктами, что было большим подспорьем в скудное военное время. По весне, когда заготовленные корма подходили к концу и начинали появляться свежая зелень и овощи, корову забивали и мясо продавали. По весне оно шло особенно хорошо, так как основной привоз мяса из деревни в город был осенью после летнего откорма, а вот весной мяса было на базаре мало, так что выручка была хорошая. Денег хватало на заготовку кормов для будущей коровы и приобретение поросят, которых в лето ставили на откорм. Летом свиней прокормить было не сложно: было много овощей и они были дёшевы. Кроме того, были различные пищевые отходы, которые бабушка называла «помои» и которые свиньи охотно поедали. А в зиму свиней забивали, и семья была зимой с мясом и домашними мясопродуктами. Папа превосходно делал домашнюю колбасу: ливерную, варёную и копчёную, а также коптил окорока, готовил корейку, буженину и карбонат. Деликатесы в виде копчёностей стоили бешеных денег, и мы и их сами мало ели: они шли на продажу, а на вырученные деньги опять приобреталась в зиму корова. Нам же оставались солонина (засоленное свиное мясо), сало шпик, топлёное свиное сало, немного разных колбас и окорок на праздники.
Когда заготавливали сено, это был большой праздник для ребятни. Сено привозили на лошадях в виде большущего воза, высотой в два – два с половиной человеческих роста. Воз с сеном ехал по улице, не спеша, и останавливался напротив ворот, которые уже были гостеприимно распахнуты во двор. Возчик отвязывал верёвки, увязывавшие сено и, как только он отвязывал верёвку, удерживавшую «гнёт», сено сразу же многократно увеличивалось в объёме, и на телеге оказывалась целая гора. (Гнёт – это длинная слега в виде жерди, которую укладывали сверху на сено вдоль воза и которой прижимали сено вниз, привязывая и притягивая гнёт к телеге впереди и сзади неё).
Папа знал толк в сене и покупал на Сенном рынке самое лучшее сено или договаривался со знакомыми колхозниками из пригородных деревень, чтобы они везли сено не на базар, а прямо к нам домой. Сено было сухое, лёгкое и душистое! В нём было много засохших цветов, так самое лучшее время для сенокоса, это время цветения разнотравья. Мы с друзьями потом, по наущению бабушки Сони и при участии бабушки Кати, выбирали из сложенного на сеновал в сарае сена засохшие цветы, стараясь отыскать целенькие, и делали гербарии. При этом невольно запоминали названия растений, их вид и строение. Это потом мне здорово пригодилось при изучении ботаники в школе.
Когда сено освобождалось от увязки, возчик поворачивал лошадь и заводил её под прямым углом к телеге. Это было нужно, чтобы опрокинуть воз. На воз наваливались всем миром и сено, покачнувшись, падало к воротам, закрывая весь проход через них. Телегу ставили обратно на колёса, а сено оставалось лежать на земле горой выше дома. Хозяин сена привязывал лошадь к забору и шёл в дом рассчитываться с папой за сено, а также выпить, обязательный в таких случаях, «магарыч». (Магарыч – это бесплатная для продавца выпивка, которую покупатель обязан был выставить в дополнение к денежной оплате за сено. Кстати, без магарыча не обходилась ни одна сделка. Бытовало глубокое убеждение, что без магарыча, без того, чтобы «обмыть» сделку, не будет удачи ни продавцу, ни покупателю)!
Пока взрослые рассчитывались и выпивали магарыч, для нас, ребятни было раздолье! Можно было вволю покувыркаться в сене. Это было наше время, потому что потом, после набивки сеновала, сено уже нельзя было тревожить: сено стоило больших денег, а наши игры приводили только к потере сена и его порче. Если на сене валяться постоянно, то с него оббиваются листочки и цветки, а в них самая большая питательная ценность для скотины.
Мы кувыркались на сене, залезали на ворота, на крышу дома и прыгали оттуда в мягкое сено, боролись друг с другом, и это было чудесно! Духмяный сенной аромат вместе с пылью проникал в нос, щекотал его, и мы от души чихали и хохотали при этом. Бабушка смотрела на нас и тоже смеялась над нашим чиханием и говорила: «Расчихались, как коты на золе»! Нам это было непонятно, при чём здесь коты, да ещё на золе? А бабушка нам объяснила, что раньше в деревне для кошек зимой ставили у печки лоток, в который насыпали свежей золы по утрам, когда выгребали золу из русской печки и готовили печь к растопке. Коты приноравливались ходить в туалет на эту золу, а так как кошки обязательно должны закопать своё добро, то, закапывая, они поднимали облако пыли из этой золы и от этого уморительно чихали. Вот и пошло выражение: чихает, как кот на золе! Сенная пыль и труха забивалась во все щели одежды, смешивалась с потом, страшно кололо и всё тело зудело. После уборки сена все мылись, а меня мыли в первую очередь. Весь вымытый, чистый, я ложился на свеже застеленную постель, блаженно вытягивался и быстро засыпал.
Итак, сено начинали таскать через весь двор с помощью вил в сарай и утрамбовывать его на сеновале. Навильники старались брать побольше, чтобы побыстрее перетаскать всё сено, и когда человек шёл, держа вилы за черенок и подняв огромную охапку сена на вилах над головой, казалось, что это не человек несёт сено, а сама копёшка плывёт по двору от ворот к двери сарая и исчезает в ней.
Зимой это сено доставали понемногу и топором рубили на колоде – готовили для скотины сечку. Сено, порубленное на короткие куски, запаривалось горячей водой, густо сдабривалось комбикормом или отрубями и присаливалось. Надо было видеть, как это тёплое пойло с удовольствием поедала корова, шумно втягивая тёплую жидкость и пережёвывая гущу. На улице мороз, а в хлеву тепло, от тёплого пойла идёт вкусный хлебно травяной дух, и корова блаженно щурится от удовольствия!
Наличие скотины на подворье задавало определённый ритм повседневной жизни: скотину надо было кормить специально приготовленным кормом, убирать навоз, а корову ещё дважды в день доить. Бабушка вставала утром рано, ещё затемно и начинала потихоньку растапливать русскую печь, ставила в печь ведёрный чугун с водой и готовила завтрак. Нагретая вода нужна была, чтобы приготовить корм для скотины. Потом бабушка шла задавать корм скотине. А к этому времени папа или мама уже убирали навоз и старую соломенную постилку из стойла и чистили корову, при этом корове обязательно подмывали вымя, это чтобы молоко ничем не пахло. Потом корову доили в специальное очень чистое белое коническое ведро с носиком, как у кувшина, которое называлось «подойник». Бабушка садилась на скамеечку рядом с коровьим выменем, массировала его и начинала доить. Во время дойки она непрерывно ласково потихоньку разговаривала с коровой. Я любил наблюдать, как бабушка доит корову. Она поочерёдно сдавливала похожие на сосиски соски на коровьем вымени и оттягивала их вниз. При этом из соска вырывалась тугая струя молока, которая вначале звонко билась о дно подойника, а потом с ширкающим звуком ударялась о поверхность молока, образуя на поверхности густую молочную пену. Бабушка доила, а я ждал, когда она подоит корову и процедит молоко. Утром надаивался «утрешник», а вечером «вечёрошник». Я уже знал, что парное молоко очень полезно, и особенно полезен утрешник. Но молоко было не только полезно, но и очень вкусно! Мне наливали пенящуюся кружку тёплого парного молока, и я выдувал её залпом. С молока бабушка снимала сливки, делала потом сметану и творог, сбивала масло. Масло доверяли сбивать мне в специальном приспособлении – пахталке, и процесс сбивания назывался «пахтать масло». Я не любил этого занятия за его длительное нудное однообразие, но масло я любил! И любил также, после сбора масла и слива пахты, собирать пальцами нежное маслице со стенок пахталки и слизывать его.
Навоз из под коровы собирали отдельно от свиного и куриного, ибо коровий навоз был большой ценностью. Навоз перекладывали старой соломенной постилкой. За зиму набиралось столько навоза, что навозная куча оказывалась выше крыши хлева, и когда выпадал снег, мы забирались на крышу, а оттуда прыгали на заснеженную навозную кучу и скатывались с неё, как с горки.
Когда проглядывало солнышко, снежок подтаивал и становился жёлтым. Жёлтыми были и ручейки, вытекавшие из-под кучи, жёлтым был и лёд, в который застывали эти ручейки, когда подмораживало. И всё это имело непередаваемый запах, который не был противным, как не бывает противным запах кошачьей шёрстки или волосиков на голове у ребёнка. Это был здоровый коровий запах, который смешивался с запахом снега и свежего морозного воздуха. Сейчас бы сказали, что это экологически чистый сельский воздух.
Навозная куча подрастала каждый день, и, глядя на то, как она растёт, я вспоминал присказку: «Корова, она срать здорова»! Скопившийся за зиму навоз, густо сдобренный соломой, стоял в куче всё лето, а ближе к осени из него делали кизы или кизяки. Это было очень ценное топливо на зиму.
Мне очень нравилось принимать личное участие в изготовлении кизяков. Перед домом, а дом наш стоял на солнечной стороне, на солнцепёке выбиралась ровная площадка, на которую натаскивалась со двора порция навозу на один замес. Навоз выкладывался в виде круга, диаметром метром пяти и толщиной сантиметров 30. Навоз уливался водой, а затем начиналось самое главное – навоз надо было месить. Месили навоз ногами, время от времени поливая его водой и перемешивая лопатой. Месить можно было в сапогах, но такую роскошь никто не мог себе позволить, так как сапоги дороги, а босые ноги дешевле. И навоз месили босиком. Это непередаваемое ощущение, когда нога проваливается в мягкую, навозную массу, которая нежно скользит по поверхности кожи, особенно между пальчиками, а потом, когда ногу вытаскиваешь, навоз нехотя выпускает ногу со смачным чавканьем! Хорошо помешанную массу накрывали мокрой мешковиной и оставляли киснуть на сутки, после чего начинали делать кизы. Для этого использовалась специальная форма: изготовленную из дощечек прямоугольную рамку с ручками в виде маленьких носилок. Форму укладывали на металлический лист, или широкую доску, наполняли навозом, утрамбовывали и срезали лопатой сверху лишний навоз. Потом брали форму за ручки и переносили её на свободное место, где получившийся навозный кирпич выталкивали наподобие того, как дети делают из песка куличики. Кизяки высыхали, становились прочными и лёгкими. Высохшие кирпичики укладывали в решётчатые башенки, наподобие того, как это делают дети из кубиков. Кизы окончательно высыхали и их укладывали в сарай на хранение. Это было готовое топливо на зиму. Кизы прекрасно заменяли дрова, они жарко горели в печке и давали совсем немного золы.
Таким же способом готовились замесы глины для обмазки стен у дома, завалинок и печки. Для крепости в глину добавляли немного соломы. А вот за Волгой, в степных районах, в глину добавляли значительное количество соломы и делали кирпичи — саман, наподобие кизов, из которых строили дома и надворные постройки. В безлесных районах подобная технология была спасением: кизы – это прекрасное топливо, а саман – отличный строительный материал. Правда, жизнь и менталитет народа вносят свои коррективы, даже в заготовку кизов. За Волгой мне пришлось наблюдать, как дети и женщины казахов собирали засохшие коровьи «лепёшки» в степи. Эти лепёшки те же кизы, только натуральные, а не искусственные, это тоже отличное топливо, которым казахи пользуются и зимой для отопления и летом для приготовления пищи.
И ещё, непередаваемый запах горящих кизяков, этот чуть горьковатый дымок, будь то зимой из трубы или летом на открытом степном просторе из летней печки во дворе казашей хатёнки всегда ассоциировался у с меня с чем-то не передаваемо родным, с дымом отечества, который по словам поэта «нам сладок и приятен». Воистину так! И ещё, в этом запах, в этом дымке всегда присутствует какая-то щемящая сердце и бередящая душу грустинка. Такое настроение бывает иногда, когда сидишь у костра или камина или иного домашнего очага с открытым огнём, ощущаешь его тепло, смотришь на завораживающую пляску языков пламени и чувствуешь тёплый запах горящего дерева. Но это совсем не то и не сравнимо с дымком от горящего навоза. И так бывает хорошо, и так хочется плакать о чём-то безвозвратно потерянном, или не совершившимся, или упущенном, чего никогда, никогда не возместишь и не вернёшь! А жаль! Страшное и безысходное это слово: никогда! Мне кажется, что подобные самоощущения связаны с какой-то генной памятью, это атавистическое чувство, переданное нам от предшествующих поколений, живших в далёком, далёком прошлом, может быть в библейские времена, или ещё раньше, когда человек и природа были едины и неразделимы и местом, объединяющим людей была пещера и очаг в ней в виде негасимого костра..